— Брось, Ловетт, перестань.
Монина отпустила меня и изо всех сил стала лупить маму по бедру своими маленькими кулачками.
— Мама дура, мама дура! — в гневе кричала она.
— Да что это на нее нашло? — обращаясь скорее сама к себе, спросила Гиневра. Затем, усмехнувшись, она подмигнула мне: — А девочка-то, похоже, ревнует.
Одним проворным и даже изящным движением она перехватила руки дочери и прижала девочку к себе.
— Ну успокойся, Монина, успокойся. Господи, я же вся в синяках буду.
Толком не настроенное радио продолжало надрываться. Слушать это было невозможно, и я выключил приемник. Гиневра между тем решила поведать мне некоторые свои тайны.
— Ловетт, ты даже не представляешь себе, какая у меня нежная кожа. Оставить на ней синяк проще простого. Мне даже ударяться обо что-нибудь не нужно, стоит мужчине начать меня лапать, как у меня на теле остаются следы. — К этому времени Монина успокоилась и обняла мать. Гиневра подмигнула мне и продолжила: — Я тебе скажу то, что обычно никому не рассказываю: когда мужчина дает волю рукам, я остаюсь вся в синяках, и при этом я ощущаю себя… ну как если бы я была белоснежной простыней, или чистым ковром, или еще чем-нибудь в этом роде. И по мне вдруг начинает ходить взад-вперед мужик в грязных сапогах. Как тебе такой образ?
Я ничего не ответил. Гиневра уютно устроилась в кресле, а у ее ног свернулась калачиком Монина. Я присел на край кровати.
— Ты, кстати, не думал насчет того… Ну, насчет того, о чем мы с тобой вчера говорили? — как ни в чем не бывало поинтересовалась Гиневра.
— Ты о чем?
Гиневра опять перехитрила меня.
— Ну как о чем, да все о том же. Как насчет того, чтобы посматривать, что здесь к чему, и потом рассказывать мне.
— А, ты об этом. Я же тебе сказал, что я не стукач.
— Да с чего ты взял, что я тебя стучать заставляю. — Гиневра всем своим видом изображала оскорбленную невинность. — Мне бы и в голову не пришло просить тебя о такой гадости. Я просто подумала, что тебе, в конце концов, как и любому нормальному человеку, интересно, как живут его соседи, что происходит у них в жизни.
К этому времени Монина устроилась совсем удобно и, обняв ноги матери, гладила их своими ладошками.
— Это к Холлингсворту. Он, по-моему, большой любитель подобных наблюдений.
— Ну вот, тоже мне нашел, на кого перевести стрелки.
Неожиданно на лице Гиневры появилось заговорщицкое выражение. Она ни дать ни взять собиралась поделиться со мной какой-то великой тайной.
— Знаешь, что я тебе скажу, только ты не смейся. Я и сама подумывала насчет Холлингсворта, вот только… Не нравится он мне.
— Неужели?
— Скользкий он какой-то, скользкий и противный, — поморщилась Гиневра, поглаживая себя ладонью по животу, — я тебе о нем много чего могу рассказать.
Я лишь пожал плечами, не догадываясь, что Гиневре действительно нужно было выговориться, а не только «склонить меня к сотрудничеству». Информация о том, что у нас тут наверху происходит, ей на самом деле была необходима, но, как я понял, не любой ценой. Тем временем она огорошила меня своими предположениями насчет Холлингсворта:
— У меня такое ощущение, что он не тот, за кого себя выдает.
— Я не понимаю, о чем ты.
— Ну, есть в нем что-то такое… — Гиневра закурила, а затем долго махала в воздухе якобы упорно не желавшей гаснуть спичкой. — Знаешь, иногда мне кажется, что он сын какого-нибудь принца… Ну, не обязательно принца, но по крайней мере какого-нибудь очень богатого человека, богатого и обладающего большой властью. А здесь он живет инкогнито. Ну, по каким-то причинам не хочет, чтобы его так или иначе связывали с его семьей.
В ответ на это я рассмеялся.
— С чего ты взяла?
Гиневра была предельно серьезна.
— Интуиция, Ловетт, что-то здесь не так. Этот парень точно что-то скрывает.
— Скрывает, говоришь?
Гиневра явно не торопилась поделиться со мной своими наблюдениями и аргументами в пользу высказанных ею предположений.
— Скрывает, и очень многое, — торжественно, как тайное заклинание, произнесла она.
Я лишь снова рассмеялся.
Явно раздосадованная, Гиневра поняла, что для продолжения разговора на интересующую ее тему ей придется чем-то пожертвовать, и без особой охоты поведала мне:
— К нему все время приходит один человек, о котором сам он никому не рассказывает. Не знаю, кому как, а мне это совсем не нравится.
— А как он выглядит, этот незнакомец?
— Да я толком сама его не разглядела. Обычно он одет в темно-синий костюм, а шляпу надвигает на самые глаза — так что лица его совсем не видно. Я так понимаю, что этот человек приходит для того, чтобы заплатить Холлингсворту.
— За что?
— Ну, я не знаю. Скорее всего, это какой-нибудь помощник его отца, который приносит молодому человеку те деньги, что отец ему выделяет. Ну, что-то вроде стипендии.
— Гиневра, неужели ты сама не видишь, что все это смешно и глупо? Посуди сама, разве не может быть человек просто самим собой, безо всяких тайн и маскарадов с переодеваниями?
Гиневра подозрительно поджала губы, явно решая, может ли она доверять мне во всем. Наконец она решила признаться.
— Знаешь, я давно за Холлингсвортом наблюдаю, — глухо, глядя куда-то в сторону, сказала она, — не верю, не верю я ему. — Расправив платье на коленях, она с театральными интонациями в голосе продолжила: — Я как-то раз спросила его об этом человеке, так ты представляешь, что он мне на это ответил?
— Понятия не имею.
— Он заявил, что к нему вообще никто не ходит. — Эти слова Гиневра произнесла торжествующим голосом. — Ну, что ты на это скажешь?
— А ты откуда знаешь, что к Холлингсворту кто-то приходит?
По правде говоря, к этому времени я и сам почувствовал некоторое беспокойство. Гиневре каким-то образом удалось убедить меня в том, что у нее в доме возможно все — любые чудеса и, конечно же, неприятности.
Ничуть не стесняясь своего поведения, Гиневра предоставила мне доказательства:
— Первое время я за ним следила. Ну, имею я право знать, что происходит у меня в доме?
Губы Гиневры сложились в ангельски невинную и вместе с тем гордую улыбку.
— А вы с Холлингсвортом, часом, не в друзьях — приятелях ходили? — поинтересовался я, рассчитывая застать ее врасплох.
— А тебе-то какое дело? — совершенно буднично огрызнулась она и зевнула.
— В общем-то, никакого.
Гиневра посмотрела на меня, явно прикидывая, достоин ли я того, чтобы продолжать разговор.
