Смотреть телевизор, да еще с маленьким экраном, Минотавру не так-то просто. Приходится сидеть возле самого телевизора, чтобы дотягиваться до круглой ручки переключения каналов, поворачивать проволочную вешалку, обмотанную фольгой, воткнутую в гнездо сломанной антенны, и откидывать голову назад и вбок, чтобы крохотный прямоугольник оказался в поле зрения. Глаза у Минотавра устают, ему то и дело приходится вертеть головой и смотреть то одним, то другим глазом.
Многое из того, что показывают по телевизору, Минотавр не понимает. Комедии положений ставят его в тупик — и те, что сняты двадцать лет назад, и современные. Проповедники с их рыданиями и сетованиями пробуждают в нем опасные древние инстинкты. У телевизора семь каналов. Минотавр щелкает переключателем, но всякий раз попадает на торговую рекламу или мультяшки. Не зная толком, какие каналы принимает его телевизор, он доходит до двузначных номеров. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый… Ничего, кроме шипения. Тридцать шестой, тридцать седьмой, тридцать восьмой… То же самое. На сорок третьем канале что-то появляется. Изображение мелькает, дробится, звук едва слышен. Минотавр возится с самодельной антенной. Когда изображение становится четким, по каналу начинают передавать коммерческую программу. Он сидит перед черно-белым экраном, на котором мужчины и женщины — все с голыми животами — демонстрируют зловещего вида устройство «Уменьшитель талии».
— Вы чувствуете себя сегодня одиноко? — спрашивает чей-то бесплотный голос. Телекамера направлена на низенький столик и два бокала, в которых искрится вино. Толстая ковровая дорожка ведет к камину на заднем плане. Пламя камина потрескивает, мелькает оттенками серого цвета.
— Я тоже, — вздыхает голос, сопровождаемый звуками фортепьяно. Камера показывает левый подлокотник и высокую спинку кресла, обращенного к камину. Видна только тонкая нога того, кто сидит в кресле, обутая в высокий, до колена, сапог на «шпильке».
В голосе знакомые нотки. На экране возникают помехи, но как только Минотавр наклоняется вперед, чтобы поправить антенну, изображение появляется вновь. Он подается назад, на экране снова помехи. Минотавр ерзает на стуле, добиваясь того, чтобы сигнал оставался четким.
— Нам незачем скучать поодиночке. — Появляется худая бледная рука. Мышцы как бы атрофированы, зато ладонь, сжимающая бокал, широка, мужественна, пальцы узловаты, хотя и с наманикюренными ногтями. По-видимому, красного цвета.
— Мы можем скучать вместе. — Бокал приближается к губам, и камера показывает фигуру во весь рост: высокие черные сапоги, атласное платье, вероятно надетое на голое тело, манерно выставленные ладони, светлые волосы в завитушках. Красивое лицо, отражающееся в бокале. Когда бокал удаляется ото рта, видны поджатые, влажные губы и глаза с тяжелыми веками, томно глядящие в объектив. Минотавр негромко мычит.
— Привет. Я Гермафродит, и я хочу стать вашим другом.
Тектонические плиты в сердце Минотавра вздымаются и опускаются. Узнавание. Гермафродит[9]и Минотавр — плоды чувственности. Выблядки. Сводные дети древних времен. Потомки вида «Ложный». В душе Минотавра возникает непреодолимая пропасть, его охватывает всепоглощающая грусть.
Гермафродит играет роль усталой пожилой красавицы.
— Вызов Гермафродита по телефону. Я могу стать для вас кем угодно… Гермафродит ждет вашего звонка… Вызов Гермафродита по телефону… Приготовьте свою кредитную карту…
Минотавру следовало бы немедленно выключить телевизор, но он этого не делает.
Глава 15
Минотавр представляет себя зиготой —
оплодотворенным яйцом, —
представляет себе тяжесть ярма
на своей спине — выпирающие ребра
и легкие, забитые опилками.
Минотавр представляет себя зиготой,
сформированной наполовину —
полусформированной — нет —
уродливо сформированной
в результате неестественного желания,
осуществленного Дедалом —
этим подслеповатым ублюдком.
В пересохшем канале рождения
Минотавр мечтает о возмездии —
представляет себе ворота шлюза
и горячую волну стыда — видит щепки,
летящие из-под топора лесоруба.
Глава 16
Однако Минотавр не выключает телевизор. И не меняет неудобного положения, при котором он сидит полусогнувшись, — оно необходимо для того, чтобы изображение на экране оставалось четким. Подавшись всем телом вперед, он сидит на потертой кушетке, наклонив голову вбок, отчего у него болят напряженные мышцы спины. После программы с Гермафродитом показывают две коммерческих программы, которые Минотавр тут же забывает. Когда он, собравшись с духом, переключает наконец канал, в дело вмешивается злополучный случай или фактор времени.
Минотавр щелкает переключателем раз, другой. После третьего щелчка на экране появляется смазанная картинка. Следует отметить, что бык — животное, не воспринимающее цветовой гаммы, однако Минотавр ее воспринимает. Лишь когда он очень устал, его черные, как антрацит, глазные диски не различают даже основных цветов. Но бык как таковой живет в монохроматическом мире и воспринимает лишь оттенки серого цвета. Когда на крохотном черно-белом экране телевизора появляется изображение матадора, Минотавр знает, что плащ, которым он грациозно размахивает в воздухе и волочит по земляной арене, красного цвета. Поскольку у Минотавра человеческое сердце, он понимает, что алый цвет плаща имеет отношение скорее к психологии толпы, чем к черному, как смола, быку, на котором выделяется светлое неровное пятно напоминающих гроздья винограда бандерилий, вонзившихся в его холку. К рассвирепевшему быку, который роет копытом землю арены.
Всякий раз, когда бык пересекает арену, толпа одобрительно вопит: «Оле! Оле! Оле!» Вопль этот заглушает слова мексиканского диктора, звуки бронзовых рожков и барабана. Крики «Оле! Оле! Оле!» заглушают шумное дыхание толпы и храп быка, который как будто бы не понимает, что пикадоры, сидящие на защищенных подбитыми ватой попонами лошадях, вновь и вновь всаживают зазубренные дротики ему в холку между лопаток и тем самым настолько ослабляют его шейные мускулы, что он не может поднять голову, не испытывая при этом мучительной боли. Быка выращивали для того, чтобы он убивал или сам был убитым. С каждым взмахом плаща темная голова быка проходит рядом с отважным неподвижным матадором, норовя, несмотря на боль, угодить в его мягкую плоть. «Оле! Оле! Оле!» Каждый проход, каждый поворот, каждое движение имеют свое название. Даже на крохотном черно-белом экране видна игра света на костюме матадора — украшенная бисером шляпа, штаны в обтяжку, подчеркивающие контуры мускулистых ляжек и ягодиц и все его мужское достоинство — захватывающее, соблазнительное зрелище. Даже на крохотном черно-белом экране Минотавр замечает, как страшно блестит кровь, льющаяся потоком из рваной раны на спине быка.
