Я хотел предложить кладовщику лучше взять себя — в руки, чтобы не пришлось потом брать ноги в руки. Я не кусок мыла, чтобы меня «взять». Но счел за лучшее пока проявить дипломатическую выдержку. Дипломаты — вообще славные ребята! Какой еще мужик может вслух, по телевидению, по радио и в прессе откровенно выразить свою… озабоченность?
На входе в столовую я подмигнул Сане Курносову. Бедолага вновь заступил на свой «пост». Старшина встретил меня все там же — в поварской бытовке. Принцип «подальше от начальства, поближе к кухне» в нашей учебке соблюсти было бы затруднительно, — начальство само любило на кухне ошиваться.
— Здорово, — как взрослому, протянул мне руку Атаманов. — Присядь. Что за разговоры чудные ведешь? Мне Кайрат пытался объяснить про какие-то консервы, непонятных людей, проявляющих недовольство… Честно говоря, ничего не уразумел. Что за дела?
— Разговор тет-а‑тет, Женя.
— «Женя»? Я для тебя уже «Женя»? — удивился старшина.
— Если хочешь, будь Васей, мне все равно.
— Хочешь юшкой сейчас умыться? — Старшина не повышал голоса, поэтому звучало очень убедительно.
— Только время потеряем. — Я постарался не испугаться. — Речь не о том, чтобы юшкой умыться, — как бы в ней не потонуть! Причем не мне. Я в этой вашей истории вообще случайно. За уши притянули, как осла, хоть и неприятно о себе такое говорить. Я тебя, Женя, старше года на два, наверное. Тебе сейчас не о субординации беспокоиться надо, а о своей заднице. В смысле — спасать ее пора… Так что при них говорить про ту посылку, что Шляхов мне вручил, — я кивнул на присутствующих корешей Атаманова, — или вдвоем побеседуем?
— Выйдите, — сказал Атаманов после паузы.
Повар и Али Баба, судя по лицам, мало что понимая, но стараясь ничему не удивляться, как истинные джентльмены, поднялись со своих табуретов и покинули бытовку, прикрыв за собой дверь. Я подавил нервный смешок, готовый вырваться на волю неудержимо, подобно чиханию.
— Ну, говори. Какая посылка? Что ты мелешь? Тебя в госпитале, может, обкололи чем?..
— Ну, это уже вообще — перебор! — усмехнулся я… — Называется, валить с больной головы на здоровую… Буду краток, опущу детали. В госпитале увели партию обезболивающих лекарств — как раз таких, которыми можно обколоться. Выкрали из кабинета начальника отделения. Препараты предназначались для одного человека, но — увы… Теперь те люди, которые собрали посылку, ее ищут. Их пытались убедить, что посылка ушла с водителем «уазика» к его земе, сержанту Шляхову, а тот, дескать, спустил товар через шинок. Последнюю партию товара отнес я лично, приняв ее от Шляхова, в ту ночь. Однако люди быстро разобрались, что все не так. Зря только те, кто состряпал им такую историйку, метанол тратили на гору трупов да бедного доктора Горящева стреляли ни за что ни про что…
— Что за хрень ты гонишь? Какие трупы? Кто стрелял?
— Трупы — обыкновенные, криминальные. Наш, то есть — ваш, Шляхов, раз. Девчонки-шинкарки, два. Водители «уазика» — три. Итого получается пять, обычная арифметика тут не работает. Плюс наш военврач — капитан Горящев. Он хотел пообщаться с девочками из шинка, но не успел, зато пообщался с одним из водителей «уазика». К несчастью, тот разговор подслушал вот этот перец. — Я бросил на стол снимок Авинзона.
— Кто это?
— Уже никто. Труп номер семь. Авинзон, каптерщик кожно-венерологического отделения. Его выкрали из госпиталя и допросили с пристрастием люди, ищущие посылку. После этого сразу же сбежал сантехник из хозвзвода, Назар, не дожидаясь, пока и до него доберутся, — ты его знаешь, он часто бывал тут, в учебке, водопровод делал. До того, как наложить лапу на чужую наркоту, за которую ему теперь башки не сносить, — дело времени, — он наладил торговать харчами, в том числе из нашей учебки. Если ты, Женя, ничего об этом не знал — тем хуже. Значит, плохой старшина, так они говорят, эти люди. Все равно отвечать тебе. Вернете таблетки, на харчи глаза закроют при условии, что выдадите покупателя. Посылка ведь здесь, в учебке полеживает. В то, что семь килограммов морфина ушло через двух шинкарок в маленьком военном городке плюс прилегающий поселок за столь короткий срок, не верит никто. А оптовый покупатель… Кто ж такие деньжищи соберет вот так, сразу?
— Ладно, — после довольно длительного молчания сказал старшина. — Я все равно плохо понял, что за посылки и харчи, но ты задел за живое, напомнив, что я — старшина и за все в ответе здесь. Поэтому поговорю со своими и разберусь.
Вот это Атаманов сказал так искренно, что я чуть было не поверил, будто он не в курсах. Только зачем тогда соглашался на разговор тет-а‑тет и терпел мою наигранную наглость?
— А теперь ответь мне, молодой, пока еще боец, почему ты со мной разговариваешь таким тоном?
— Потому что в твоей учебке, старшина, меня чуть не угробили. Когда Шляхов выходил с посылкой в руках, именно ты напутствовал его. За эту «дурь» я получил для Шляхова две бутылки разведенного метилового спирта и только чудом не выпил сам, Шляхов мне предлагал. Меня втянули в эту историю лишь за тем, чтобы вывел людей на след. Ложный след, разумеется. Так что извини, не я первый начал грубить. «Грубить» — это очень мягко сказано… Люди уверены, что посылка у тебя, Женя. Просят, чтобы ты отдал по-хорошему, и дело с концом. Не ты же ее увел. Только сдашь еще покупателя. Это непременное условие.
Атаманов думал с минуту, потом положил ладонь на стол, как бы подводя итог:
— Значит, так. Я разберусь, что правда, а что ложь. Может, еще задам тебе вопросы, после того, как поговорю со своими. Пока — свободен.
— Что передать людям, когда спросят?
— А как они тебя спросят?
— Не знаю, но уверен, найдут способ.
— Так и скажи: я разбираюсь.
— Разрешите идти, товарищ старшина?
— Проваливай!
На выходе из столовой Али Баба и Повар проводили меня глазами, ничего не сказав.
— Зачем это тебя старшина вызывал? — встретил меня вопросом Рубликов.
— Замену себе подыскивает. Приглядывался, может, я подойду?
— Чи-и-во?!
— Не волнуйтесь, товарищ сержант! Я не забуду, что именно вы мне выписали путевку в жизнь как военнослужащему.
— Смелков, твою мать! — весело воскликнул Рубликов. — Твоя наглость зашкаливает уже! Тебе, может, хлебальник разбить?
— По-моему, уже поздно, товарищ сержант, — так же весело ответил я. — Малый дембель на носу. Да и не ваш метод.
Неглупый юноша Рубликов, конечно, просто так пугал. Он видел, что я, в силу каких-то причин, оказался на особом положении, и кладовщик Алимбаев, и страшный старшина возятся со мной… Однако сам Рубликов меня не жаловал. С моих достижений ему ни горячо ни холодно, Бочков ему милее — Рубликов его выдвинул, приняв этот подарок от покойного Шляхова. А я не его человек. Это я пошутил про путевку в жизнь. Я сам по себе, Рубликов это понимает.
