Мне бы хотелось верить, что все эти годы Нэнси испытывала вину из-за меня, но в любом случае она всегда вела себя эгоистично. Да, возможно, она и не хотела, чтобы я проходила через весь этот ад, но как можно было закрывать глаза, зная, что он делает со мной, одиннадцатилетней девочкой? Как она могла занимать маленьких девочек в фургоне и снимать на видеокамеру для своего мужа, как они раздвигают ноги? Думаю, она убедила себя, что делает это во имя любви. По-моему, это не любовь. Если вас кто-то ведет к пропасти, не следует закрывать глаза.
Нэнси сказала, что боялась со мной встречаться, так как думала, что я ее возненавижу. Я ответила, что не хочу пятнать себя ненавистью. Но то, что они с Филлипом сделали мне и моей семье, нельзя прощать. Страдали моя мама, сестра, тетушка, да и другие члены семьи. Нэнси сказала, что надеется на прощение со стороны моей мамы когда-нибудь. Но я ответила, что не могу за это поручиться. Она сказала, что все еще любит Филлипа. Я посоветовала не думать о Филлипе, который пробудет в тюрьме до конца дней своих, а думать о том, как воссоединиться с семьей и братьями, которых ее лишил Филлип, и распрощалась с ней навсегда; я ее больше не увижу. Я встала и вышла оттуда.
Так много событий произошло с этой встречи. В глубине души я сознавала, что когда-нибудь мы можем пересечься с Нэнси снова. Но судьба Филлипа и Нэнси от меня не зависела. Я поняла, насколько изменилась, когда поверенный Нэнси связался со мной. Я ничего не должна семье Гарридо и не понимаю, почему он счел возможным просить меня о помощи людям, державшим меня в заточении.
На обложке People
Дни, которые последовали за нашим освобождением, были наполнены неопределенностью. Мне не хотелось видеть психолога. Я распрощалась с прошлым и не желала к нему возвращаться. Боже, как я ошибалась.
Когда я все-таки решилась на сеанс, я поняла, что действительно хочу с кем-то поговорить. Я настроилась на одну волну с психологом, женщиной с простым характером и земной натурой. Ни она, ни ее коллега не относились ко мне как к особенному индивидууму или пострадавшей личности. Я не была центром для группы, и меня никак не выделяли.
Я по-настоящему жаждала стабильности — не только для себя, но и для девочек. Мне нужно было определиться, где жить. Даже невзирая на щедрые пожертвования, которые мы получали от незнакомых людей, у нас не было денег не только купить, но и арендовать дом. Вмешался национальный центр по поддержке пропавших и эксплуатируемых детей. Нам подобрали дом в уединенной части города. Это была прекрасная старая белая ферма. Она стояла обособленно. Здесь было пространство для прогулок без любопытствующих глаз соседей. С нами приехала только одна женщина — агент ФБР. Мы привыкли к ней, в ее присутствии мы чувствовали себя в безопасности. Живя вместе на ферме, мы учились быть семьей, приспосабливались к привычкам и бытовым предпочтениям друг друга.
Тогда же я получила предложение о продаже фотографий в журнал People. Сначала я настороженно отнеслась к этому. Я хотела надежности, а средства массовой информации представляли постоянную угрозу. Меня предупредили, что, если я не соглашусь сфотографироваться, они изыщут возможность сделать это без моего ведома. Я была, с одной стороны, свободной, а с другой — зависимой. Я чувствовала себя так, словно в голове установлена бомба с часовым механизмом, готовая взорваться. Мне хотелось столько всего делать вместе с девочками, но я не могла. Журналисты охотились за фотографией и не собирались отступать. После многих бессонных ночей я дала согласие журналу People. Я разрешила им сделать одну фотографию и пообещала одно заявление для прессы.
Накануне съемок я опять испугалась. Я поговорила с адвокатом, и он сказал, что теперь уже поздно отступать. Если я откажусь, мое имя смешают с грязью в прессе. Короче, от фотосессии не отвертеться. Теперь я понимаю, что просто могла не показываться. И все же я хотела, чтобы меня увидели. Я хотела, чтобы все знали, что я счастлива и благодарна за поддержку.
День съемок промчался в один миг. Фотограф изо всех сил пытался заставить нас с мамой улыбнуться. Мне не очень нравилось, как велась вся эта съемка. В одном из эпизодов мы оказались в загоне для скота с двумя лошадьми, Велкро и Фризей. Фризя, гнедая кобыла ганноверской породы, все время оттесняла меня на задний план, вставая между мной и фотографом. На одном снимке запечатлено, как я подныриваю под лошадь, чтобы меня стало видно.
Затем, совершенно внезапно, меня спросили, не соглашусь ли я сняться с дочерями. Я ответила, что это не входит в контракт. Но, чтобы не распространялись слухи, будто я прячу детей, мы сделали один снимок, стоя спинами к камере.
День получился странным, и я была рада его финалу. Когда журнал напечатали, я получила одобрение от всех друзей, и в результате осталась довольна, что согласилась на съемку. Теперь я наняла агента по связям с общественностью и держусь в сторонке от любопытствующих глаз прессы.
Специалист по воссоединению семей стала моим личным врачом, а мое излечение — непрерывным трудоемким процессом. В тот день, когда я пришла домой к Ребекке, чтобы познакомиться с ее лошадьми, я и попала на крючок.
Одним из первых заданий, которое нам было дано — причесать Велкро и Фризю. Но сначала их следовало поймать. Ребекка дала поводья и отправила в загон, чтобы мы их взнуздали. Мои дочери близки к природе, вскоре уздечка была надета на Велкро, и они уже возвращались к дому, а я и приблизиться не могла к Фризе, которая, очевидно, решила в этот день не даваться в руки представителям рода человеческого. Чем быстрее я двигалась к ней, тем быстрее она отступала. Я изменила тактику, сделав вид, что она меня совершенно не интересует. Это привлекло ее внимание, и скоро она ко мне подошла. Я чувствовала себя настоящей победительницей. Сердце замерло в груди, когда она подтолкнула носом мою ладонь. Я подумала: «Вот он, мой шанс». Повернулась к ней, погладила длинную атласную морду и поднесла недоуздок к тому месту, где, по моему мнению, ему следовало быть. Я раньше никогда не взнуздывала лошадей. Оказалось, мне чуть не хватает росточку. Стоя на цыпочках, я была уже на волосок от успеха, но не могла правильно надеть узду.
Подошла Ребекка и спросила, как идут дела. Сначала я не собиралась сдаваться, хотела справиться сама. Но Фризя убежала от меня. Ребекка предложила обратиться за помощью к дочерям. Я так и поступила. На этот раз Фризя мирно паслась и не обращала на нас внимания. Мы с девочками подошли к ней, и она, по-видимому, была не против. Она спокойно стояла, пока девочки надевали на нее недоуздок, потом вручили мне повод, и мы пошли к манежу.
Этот день принес новые знания о себе и моих представлениях о мире. Во время заточения я ни дня не представляла вне привычной обстановки и рутинных, повторяющихся занятий. Я никогда не думала о помощи. Интересно, почему? Иногда бывает трудно понять саму себя.
Случай на одном из занятий объяснил многое. На манеже я выстроила из бревен загон. Задачей было заставить лошадь зайти в загон без понуканий и использования рук. Сначала Велкро упиралась, и для меня это было метафорой моего нежелания возвращаться на «задний двор». Я час пыталась выполнить это задание, а потом решила, что больше не хочу заставлять лошадь, и объявила доктору, что довольна результатами упражнения. Мы с ней вернулись в кабинет и обсудили, что это упражнение значило для меня. Уходя, я увидела Велкро, нежащуюся на солнышке прямо посреди загона! Когда мы обсуждали результаты упражнения, я объяснила Ребекке, насколько все казалось проще и прямолинейнее на «заднем дворе». При принятии решений я испытывала груз ответственности и совершенно не была приучена к сложностям жизни. Я не хотела возвращения назад, но реальность на «заднем дворе» была менее сложной для меня во многих отношениях. И мне нужно было привыкать к новым реалиям.
