— Теперь можно встать, господин. Пойдемте, кажется, впереди деревья редеют.
Жрица, к полному удивлению Элейни, быстрым шагом пересекла поляну и встала рядом с Веналом, схватив свой святой символ и, похоже, готовясь применить что-нибудь из дарованных Етимом защитных сил.
— Вы чего? — прошептала Элейни. — Он разве…
Оба зыркнули на нее и шикнули одновременно, словно пара странных, несбалансированных близнецов.
Тут кусты всколыхнулись, и на поляну вышли двое: сначала маленький, всклоченный, но сохранивший остатки достоинства манхан,{15} в вызывающем восхищение облачении богатого путешественника, а за ним, придерживая ветви, шагнул на поляну и в сердце Элейни воин могучего сложения, из снаряжения у которого остался лишь кожаный доспех, в нескольких местах поцарапанный птичьими стараниями, и пустые ножны от кинжала и меча, висящие на поясе.
— Стойте! — с важностью и торжественностью произнес Венал, держа скрюченные напряженные руки в позе, которая у всех без исключения магов означает: «Не подходи! Щас кастану!»
Наступила немая сцена.
Элейни поняла, что, сделай та или другая сторона один неверный жест, последствия могут оказаться печальными. Даже жрица Милосердного была напряжена до предела: похоже, она питала особенное недоверие к воинам — существам, привыкшим отнимать или уродовать человеческую жизнь.
Элейни сглотнула, чувствуя, как становятся ватными ноги, но все же сделала несколько шагов вперед.
— Простите пожалуйста, — несчастным тоненьким голоском сказала она. — У вас нет ничего теплого, а то я так замер…
Все четверо повернулись в ее сторону и молча на нее посмотрели. Выражения лиц у них были очень, очень странные.
Элейни с округлившимися от страха глазами сделала шаг назад, другой, тихонько прошептала: «Мама!..» — и вдруг, обуянная привычным с детства, никогда надолго не покидавшим ее страхом, живущим в ней всегда, резко развернулась и помчалась в темноту, не разбирая дороги.
Испуг гнал ее вперед, несмотря на дружные крики и громкие просьбы не бояться, скорее вернуться, тотчас полетевшие вслед за ней, — она слышала их краем сознания, но основным, главным в тот момент был для нее всепоглощающий, несущий ее тело вперед и вперед, страх.
Ветки хлестали по лицу, трижды она падала, но примерно через двести ударов раскаленного, огнедышащего сердца, на сухую, задыхающуюся Элейни повеяло резкой холодной свежестью: впереди, шагах в сорока, блеснула темная гладь широкой реки.
Подбежав к обрывистому берегу, девочка рывком остановилась, чуть не упав в воду, и замерла. Страх постепенно покидал ее тело, сменяясь тоской. Смутные воспоминания, до тех пор заглушенные стыдом Элейни, ее волей, а затем и необычностью происходящего, нахлынули вновь.
И девочке снова захотелось разбежаться — чтобы с головой уйти в эти спокойные темные воды, никогда не знавшие боли, отвращения и стыда.
Она стояла, прижав руки к лицу, и плакала.
18
Кажется, она простояла так довольно долго, забыв обо всем, кроме всепоглощающего горя, слишком рано рванувшего ее сердце. Ей вспоминалось то, что она отчаянно хотела бы забыть. И слезы все текли и текли… даже надоели.
Элейни очнулась от осторожного, но сильного прикосновения, и вздрогнув, обернулась, — чтобы посмотреть в удивленное лицо воина, нашедшего ее раньше других.
Несколько мгновений они разглядывали друг друга, затем девочка сжалась, попыталась отвернуться, скрывая слезы.
— Ну, ну, — утешительно заметил он, неожиданно заворачивая ее в большой теплый плащ, подбитый серым мехом. — Ничего страшного здесь в округе нет, это я уже проверил.
— Угу, — сказала Элейни, кивая и вытирая слезы, ощущая непривычную, но очень приятную тяжесть огромного плаща. — Спасибо.
Он неожиданно и без предисловий поднял ее на руки и понес, словно хрупкий цветок, прочь от обрыва, по пологому склону, спускаясь к самому берегу реки, в двадцати шагах от которого уже разгорался разожженный манханой костер.
Все трое спутников поневоле были уже здесь: и чем-то очень довольная жрица Етима, и сам деловитый, не очень молодой манхан, и мрачноватый, но спокойный Венал.
— Привет! — обратился он к ней, не вставая. — Ты чего это?
— Не приставай к бедной девочке, Венал, — немного напыщенно попросила жрица с оттенком искусственной грусти в голосе. — Она не в себе.
— Как это? — тут же спросила Элейни, которая в коконе из плаща и горячих рук несущего ее воина пробудилась от дурманящих чувств и слез, и поняла, что очень хотела есть.
Воин не торопился ставить ее на землю, рассматривая нежное лицо, а потому сердобольная жрица бросила полунаставительно:
— Иди ко мне, детка, я посмотрю, все ли с тобой в порядке.
Идти к ней Элейни совершенно не желала, но портить отношения с той, что способна срастить смертельную рану одним прикосновением осененной высшей благодатью руки, было не просто глупо, но еще и не очень хорошо: отказать значило обидеть искреннее стремление помочь. Жрицы Етима просто обязаны проявлять заботу о ближних — иначе, если сердце их будет закрыто или обращено главным образом на себя, связь с Милосердным (он был, как и все нормальные Боги, весьма строг) станет непрочной, и жрица может лишиться дарованных свыше сил. Так что Элейни отлично знала: теперь, путешествуя со жрицей Етима в компании, нужно привыкать к подобным осмотрам каждого из спутников по меньшей мере раз в неделю.
Они, эти жрицы, обычно здорово разбирались во всяких хворях.
Воин поставил девочку наземь, сняв с нее громоздкий и тяжелый плащ, и она послушно перешла на другую сторону от уже разгоревшегося костра.
— Ну-ну, маленькая, не бойся, — сочувственно сказала жрица, заметив, как руки Элейни чуть-чуть дрожат от нерешительности: она совершенно не хотела раздеваться при посторонних мужчинах, а лечебный осмотр, как гласил весь ее жизненный опыт, начинался именно с этого.
— Мне уже почти четырнадцать, — заметила она, очень сильно желая, чтобы впредь это послужило преградой всем тем, кто, похоже, навечно собирался окрестить ее «малышкой» или «девочкой».
— Правда? — больше для вида удивилась жрица, всматриваясь в ее лицо, затем прошептала что-то краткое и стихотворное, затуманенным взглядом осмотрела всех присутствующих, глянула в маленькое зеркальце, убрала его и удивленно замолчала, словно придя в себя. Молчание ее длилось несколько секунд, в течение которых Элейни успела заметить, с каким внимательным напряжением смотрит на жрицу карлик-манхан, — но тут Маритта громко и спокойно объявила:
— К счастью, все в порядке, и милостью Етима, все из нас здоровы.
А потом с улыбкой добавила, обращаясь к Элейни:
— То-то ты такая смелая?
— Нет, — ответила та, стараясь не пустить в голос набивающегося за щеками холодка, — просто перед тем, как я сюда попала, меня сильно… напугали… — тут она обернулась к манхану, Веналу и молчаливому воину, который продолжал рассматривать ее стройную фигурку, и, стараясь быть значительной и спокойной, спросила: — А вы ко мне приставать не будете?
