Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
Я стояла и ждала, пока закипит чайник. Спрашивала себя: успешно ли прошла операция на глазах? Когда выйдет, будет ли она видеть, как обычно? Или ее поведут под руки? А глаза завяжут?
Мне не понравилась картина, представшая мысленному взору. Я спросила гостя вслух. «Нет, — крикнул он в ответ, — зрение старой перечницы будет острым, как гвоздь».
В ней нет ни слезинки. Ни для матери, мокнущей под дождем на автобусной остановке, ни для матроса, заживо сгоревшего в море. Она спит четыре часа в сутки. Она живет на парах виски и на железе в крови ее жертв.
Когда я принесла вторую кружку, с осадком демерары на донышке, он снял мешковатый свитер, подраспущенный на манжетах; оделся как для гробницы, подумалось мне, несколько слоев, но одежда не способна прогнать холод. Под свитером оказалась выцветшая фланелевая рубашка. Изломанный воротничок задрался; он похож на человека, который сам себе стирает и гладит.
— Заложники судьбы? — спросила я.
— Нет, — ответил он, — просто с девушками не очень ладится. — И провел рукой по волосам, приглаживая, будто в надежде изменить жизненные расклады. — Детей нет. Ну, я не слыхал, чтобы были.
Я отдала ему кружку. Он сделал глоток и поморщился.
— После… — начал он.
— Да?
— Они быстро вычислят, откуда стреляли; им понадобится совсем мало времени, чтобы разобраться. Едва я спущусь по лестнице и выйду наружу, они меня засекут, на улице-то. Я возьму винтовку с собой, поэтому, когда они меня увидят, будут палить на поражение. — Он помолчал, а потом прибавил, будто я возражала: — Это лучший способ умереть.
— Ясно. А я-то решила, что у вас есть план. В смысле, кроме как погибнуть.
— Лучшего не составил. — В его тоне прозвучал легкий намек на сарказм. — Мне повезло. Больница. Ваш чердак. Ваше окно. Вы. Дешево. Чисто. Работа выполнена, ценой одного человека.
Я уже говорила ему, что насилие ничего не решает. Но это было не более чем благочестие, молитва перед плотной едой. Я произнесла эти слова, не задумываясь, и теперь ощутила их лицемерие. Так сильные проповедуют слабым, никогда не бывает наоборот; сильный не складывает оружия.
— А если я выгадаю вам минутку? — спросила я. — Вы наденете куртку перед выстрелом и будете готовы бежать. Бросите винтовку тут, возьмете свой пустой мешок и выйдете под видом водопроводчика, за которого себя выдали.
— Стоит мне уйти, как я исчезну.
— Допустим, вы выйдете из дома по соседству?..
— И как это устроить?
Я сказала:
— Пошли со мной.
Ему страшно не хотелось покидать наблюдательный пост, но мое предложение пересилило. «У нас еще пять минут, — сказала я, — и вам это известно, так что положите-ка винтовку под стул, чтобы не торчала». Он за мной по пятам пересек прихожую, и пришлось попросить его отступить, чтобы я могла открыть дверь. «Закрывайте аккуратно, — посоветовал он. — Будет фарсом, если мы застрянем на лестнице».
В этих домах лестницы лишены дневного света. Можно нажать кнопку на стене, и площадка озарится неярким желтым освещением. Но ровно через две минуты она снова погрузится в темноту. Правда, уже не такую глубокую, как кажется с первого взгляда.
Стоишь, тихо дышишь, глаза привыкают. Ноги бесшумно переступают по толстому ковру. Спускаешься по пролету зараз. Слушайте: дом молчит. Жильцы, двери которых выходят на эту лестницу, ушли на весь день. Запертые двери отсекают, заглушают мир снаружи, стрекот дикторов из выпусков радионовостей, гомон экскурсантов, даже апокалиптический рев самолетов, заходящих на посадку в Хитроу. Воздух — здесь не проветривают — отдает камфарой, словно люди, которые жили тут когда-то, распахивают скрипучие шкафы и вынимают свои траурные одежды. Ни внутри, ни снаружи ты есть и тебя нет; можно добрый час блуждать по лестнице в одиночестве, можно прослоняться целый день. Можно спать, можно мечтать. Ни виновный, ни невиновный, ты легко укроешься тут на десятилетия, пока не постареет дочь олдермена[38]: сам станешь ветхим и дряхлым, шагая со ступеньки на ступеньку, забудешь собственное имя. Однажды Тринити-плейс падет, сгинет в клубах гипсовой пыли и костяной пудры. Время сведется к нулевой точке, ангелы станут бродить по руинам, извлекая лепестки из водосточных желобов — и оружие, завернутое в рваные флаги.
На лестнице я прошептала:
— Вы убьете меня? — Такой вопрос можно задать только в темноте.
— Оставлю вас с кляпом во рту и связанной, — ответил он. — На кухне. Скажете, что я сделал это сразу, как только вломился к вам.
— Вы и правду так сделаете? — Робкий шепот.
— Прямо перед. После не будет времени.
— Не нужно. Я хочу посмотреть. Ни за что не пропущу.
— Тогда я свяжу вас в спальне, ладно? Обеспечу вид, так сказать.
— Отправьте меня вниз прямо перед стрельбой. Я возьму сумку. Если никто не остановит, я потом скажу, что ходила в магазин. Но дверь сломать не забудьте. Вы же вломились, помните?
— Вижу, вы разбираетесь кое в чем.
— Быстро учусь.
— Кто-то, кажется, хотел все увидеть.
— Я услышу. Орать будут наверняка, как в римском цирке.
— Нет, обойдемся без этого. — Прикосновение. Касание руки. — Покажите мне, зачем мы пришли. На что я трачу свое время.
На промежуточной площадке между пролетами есть дверь. Смахивает на дверцу кладовой. Но тяжелая. Так просто не открыть, рука скользит по латунной ручке.
— Пожарный выход.
Он наклонился, дернул, открыл. За первой, в двух дюймах глубже, вторая дверь.
— Толкните.
Он послушался. Медленное скольжение, темнота в темноте. Тот же слабый, затхлый, накопленный веками запах, аромат границы между частным и общественным: капли дождя на сморщенном ковре, сырой зонт, мокрая кожаная обувь, металлический привкус ключей, металлическая соль на ладонях. Но это дом по соседству. Посмотрите вниз, в тусклый колодец лестницы. Вроде все то же самое — но нет. Переход из одного кадра в другой. Убийцей вы входите в дом 21. Водопроводчиком выходите из дома 20. Помимо пожарного выхода имеются еще двери — квартиры, люди, жизни. Разные истории лежат близко; свернулись, точно в зимней спячке, дыхание поверхностное, пульс не определяется.
Что нам нужно — понятно: выиграть время. Несколько мгновений, чтобы избавить нас от ситуации, которая представляется тупиковой. Изъян в конструкции здания. Шанс невелик, но иного варианта я не вижу. Из соседнего дома он выйдет на несколько ярдов ближе к концу улицы, справа, подальше от города и замка, подальше от преступления. Надо полагать, что, несмотря на всю браваду, он не рвется умирать, если можно жить; что где-то на близлежащих улицах, незаконно припаркованный в тайном гараже или на стоянке, ждет автомобиль, готовый увезти его за пределы досягаемости; что на свободе он исчезнет без следа, будто его никогда не было.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
