– В этом я нисколько не сомневаюсь! – заверил нас генерал.
2
К сожалению, наш строительный материал по большей части оказался гнилым. Но после тщательного осмотра все-таки нашлись среди трухлявых досок более крепкие, и мы их выломали.
Солнце жарило с самого раннего утра, и влага, пропитавшая за ночь стены хижины, исходила удушливыми испарениями. Мы захлебывались судорожным кашлем, но не переставали таскать доски для сооружения плота и складывать в соседней каморке. Лишь завершив работу, рухнули на пол перевести дух. Кожа, до крови искусанная насекомыми, утратила чувствительность, и только места, куда жалили ядовитые пауки, долго горели, распухали и воспалялись, оставляя на теле синие язвочки. И тем не менее мы уснули тяжелым сном и пробудились в поту от пинков, на которые не скупился Турецкий Султан.
– Вставайте, свиньи! – орал он.
Нас полукольцом обступили солдаты, чуть в стороне испуганно жалась Ивонна, а возле стены – Левин, основательно избитый. Чем не угодил им безобидный старикан?
– Мадемуазель останется с отцом, а этот тип – с вами. – И видимости ради лягнул Хопкинса. Хопкинс – опять же ради видимости – запустил в него столом, в результате чего Султан вышиб дверь и шмякнулся у порога хижины.
Солдаты – все четверо – держали оружие наготове, однако не успели они опомниться, как Потрэн направил на них револьвер.
– А ну, убирайтесь вон! Кто замешкается, тот мигом схлопочет пулю!
Лицо его полыхало праведным гневом, усы воинственно торчали, точно штыки перед атакой. Старина Потрэн, несмотря на все его закидоны, был мужик что надо.
– Уматывайте отсюда, ребята! – прикрикнул Турецкий Султан на легионеров. – Поднимать пальбу ни к чему. Мы обо всем доложим капитану. В хижину я войду один, а вы обождите снаружи.
– Одного, так уж и быть, впущу, – согласился Потрэн. – Только без фокусов, не то враз продырявлю.
– Не вздумайте в него стрелять, – торопливо шепнул ему Хопкинс, потирая ушибленную ногу. – Этот горлопан – мой приятель, черт его побери!
Солдаты остались ждать у хижины, Султан вошел. Лицо и лоб у него сочились кровью.
– Вот это, я понимаю, видимость! – восхитился он. – Теперь они мне полностью доверяют. Небось думают, я мошенник, каких поискать.
– И тебе пришлось это доказывать? – изумился Альфонс Ничейный. – Достаточно взглянуть на тебя, и сразу все становится ясно!
Затем мы представили Султана генералу:
– Месье Буланже, он же Турецкий Султан, наш давний, хотя и не внушающий доверия приятель.
Генерал, который до сих пор не отходил от перепуганной дочери, обняв ее за плечи, подступил к Султану.
– Так разве вы… не заодно с теми аферистами?
– Теперь уже нет… Признаться, я проник в Игори, чтобы по возможности тоже погреть руки, но теперь вижу, что, к сожалению, мне придется выступать на стороне порядочных людей. А это редко окупается.
– За что вас с Левиным сослали сюда? – поинтересовался Альфонс Ничейный у Ивонны.
– Ах, сударь! – жалобным голосом вмешался Левин и звучно высморкался. – Здесь совершенно не умеют готовить. Подали мне какую-то совсем несъедобную картошку, и я запустил тарелкой в повара, в безмозглую его башку. По-моему, с полным основанием.
– Ближе к делу!
– Не в силах пережить оскорбление, повар затаил обиду и коварно подслушал наш Разговор с мадемуазель Дюрон.
Рассказ Левина продолжил Султан.
– В полу своей комнаты я просверлил дырку, а внизу находится прихожая капитана. Все сказанное там явственно доносится наверх. Сегодня сидел там повар со своим приятелем, ждал капитана и от нечего делать трепал языком. Левин – подонок, говорит, стакнулся с девицей Барре и троицей соглядатаев, которых за шпионские дела на остров сослали. Но он, повар, такого безобразия не потерпит, обо всем как есть доложит капитану. Ну, думаю, надо обскакать этого доносчика. Помчался я первым делом к Левину и всыпал ему по первое число.
– Ему-то за что?
– Не отлупцуй я Левина, он бы все равно получил свое. А так я в хороших оказался, и доверие ко мне упрочилось. Главное – быть вне подозрений.
– Более подозрительного типа в жизни своей не встречал! – с солдатской прямотой заявил Потрэн.
– Чего вы все на меня ополчились? – обиделся Турецкий Султан. – Сами вы, конечно, чистенькие, вне всяких подозрений. За то и сидите тут, как на цепи.
– Должен признаться, до сих пор не удавалось уличить тебя в предательстве, – сказал Альфонс Ничейный. – Кроме того, как ни крутись, а мы вынуждены полагаться на тебя. И сейчас у нас ситуация безвыходная: нужно доставить письмо господина генерала в надежные руки. Но к такому негодяю, как ты, взывать о помощи бесполезно…
– Плевать я на тебя хотел! Доверяет он мне, не доверяет… Я всегда шел своей дорогой и привычек своих менять не намерен. Нужно доставить письмо – значит, доставлю…
– Послушай, Султан! Препоручаю тебе наши жизни и нашу честь, поскольку доверяю тебе. Мы решили выломать заднюю стену хижины и бежать на плоту… Полагаю, Левин, на вас мы можем рассчитывать?
– Что за вопрос, господа! С вами я готов идти хоть в преисподнюю. Харчи здесь совершенно несъедобные. В Мансоне готовили плохие блюда, с этим я кое-как мирился. Но здесь скверно готовят хорошие блюда, а это смерти подобно. Представьте себе, вчера подали шницель по-венски весом чуть ли не в полкило…
– Хватит!
– По весу, конечно же, хватит, но панировка была из заплесневелого хлеба…
Турецкий Султан оборвал красноречие Левина пинком – на сей раз не ради видимости, а от души.
– Доберемся до берега, – продолжил Альфонс Ничейный, – и там, где джунгли вплотную подступают к реке, пересечем их и выйдем к Сахаре.
– Что ж… план недурной.
– Попытайся раздобыть для нас оружие, компас и запасы провианта. Как думаешь, справишься?
– Изобрету что-нибудь. Учета здесь не ведут никакого, за добром не следят, бери что хочешь и сколько хочешь.
– Ты тоже с нами?
– Вы же знаете, что у меня свои пути-дороги.
– Свою дочь я тоже препоручаю вашим заботам, – вмешался генерал. – Если окажется, что она попала в ненадежные руки, это будет первый случай в моей практике, когда я ошибся в людях.
– Пока я жив, ваше превосходительство, – с несвойственной ему пылкостью заявил Альфонс Ничейный, – никто не посмеет обидеть мадемуазель Дюрон ни словом, ни делом!
– А я даже из могилы восстану, чтобы защитить ее, – выразился я цветистым слогом, достойным виртуоза пера.
– Сцены из мелодрам отложим на дальнейшее, – оборвал нас Хопкинс самым невоспитанным образом. – Сейчас речь о другом. Завтра ночью тронемся в путь.
