После поездки на метро я, как ни странно, жива. Мы заходим в симпатичный итальянский ресторан в Нижнем Ист-Сайде. О таких ресторанах не пишут в желтой прессе — люди узнают о них из рекламных проспектов, которые им суют прямо в руки на выходе из подземки.
За ужином разговор вертится вокруг фактов, которых я нахваталась из новостей на Си-эн-эн. Натаниэль в курсе всех мировых событий, у него на все свое мнение. Наконец мы переходим к моему любимому предмету обсуждения — ко мне.
— Ви, ты с рождения жила в Нью-Йорке?
Вопрос с подвохом. Я никому не признаюсь, что родилась в Нью-Джерси — кроме тех, кто уже в курсе. Этот факт бросает тень на Стильную Ви.
— Нет, не с рождения. А ты где вырос?
— В Трентоне.
Я смотрю на Натаниэля новыми глазами. Он, оказывается, преодолел свою джерсистость и сам сделал свою жизнь такой, какой захотел, что, по-моему, является генетической аномалией. Я ниже склоняюсь над столом и, оглядевшись, не слышит ли кто, раскрываю Натаниэлю свою Самую Страшную Тайну № 2.
— Я тоже из Джерси. Я выросла в Хобокене.
Натаниэль обнимает меня и шепчет на ухо:
— Я знаю.
Я чуть не подпрыгиваю.
— Откуда?
— У тебя характерный выговор.
Я прикусываю язык — от него одни неприятности. Впрочем, долго без языка обходиться у меня тоже нет привычки.
— Скажи, Натаниэль, ведь меня выдает только выговор?
— Нет, не только. Когда ты прыгнула в пруд, я сразу заподозрил, что ты не в Нью-Йорке выросла. Большинство местных сучек побоялись бы за свои тряпки.
Подобные заявления говорят о том, что Натаниэля не привлекают иконы стиля и моды, на которые молится весь Нью-Йорк и одной из которых является Гламурная Ви. В таком случае почему он с этой Ви встречается? Способна ли «химия», возникшая между мужчиной и женщиной (пропорции зелья определялись на глазок, афродизиаки добавлялись в немереных количествах), преодолеть гигантские культурные различия? Хотелось бы попытаться разгадать эту загадку на практике.
— Дался тебе мой прыжок!
Я пытаюсь перевести разговор со своего любимого предмета — серьезный показатель моей обеспокоенности.
Я эгоистична, испорченна, и, самое главное, мне суждено гореть в аду, и я ровным счетом ничего не могу с этим поделать. Натаниэль знает, что я испорченна, знает, что я эгоистична. Но когда он смотрит на меня, в его взгляде помимо вожделения светится нечто, ничего общего с вожделением не имеющее. Это нечто пугает — оно вселяет надежду, а с моей стороны надеяться — полный идиотизм. Вот почему я решаю дать Натаниэлю одним глазком посмотреть на мир, который по праву считаю своим.
Клуб называется «Шотландка». Чтобы попасть туда, нужно отстоять очередь, но мне удается проскользнуть. Диджей — какой-то рэппер, весь в голде (понимаю, вам хочется определенности, но голда — она и в Африке голда). Я танцую, делая хорошую мину при плохой игре; на самом деле мне нисколько не хочется здесь находиться.
Натаниэль танцевать не намерен. Он рассматривает толпу, как антрополог — какое-нибудь дикое племя. В углу торчит клон Сэлли Джоунз. Да нет, это не клон, это Сэлли Джоунз собственной персоной. Улыбка у нее, будто за ушами прищепки. На что только не идет стареющая женщина, чтобы выглядеть, как положено в наши дни. Я встряхиваю волосами. Прискорбно, весьма прискорбно.
Напротив танцует английская актриса — подозреваю, что ее сейчас обрабатывает Люси. Англичанка разговаривает с другой актрисой — эта наверняка уже в Программе. Кучка хоккеистов хлещет «Кристал» прямо из горла, будто воду. Интересно, в честь чего? Среди них явно ни одного клиента, иначе «Рейнджерс» и Кубок Стэнли завоевали бы. Мымра из шоу «В субботу вечером» сидит в гордом одиночестве, зрачки широченные, взгляд остекленевший.
Появляется Рольф с моим любимым мартини и начинает со мной заигрывать. Ничего особенного, Рольф просто заботится о том, чтобы у репортеров светской хроники не было недостатка в материалах. Но Натаниэль не знает неписаных законов Большой Тусовки. Он вырастает у меня за спиной, как личный телохранитель. Очень мило с его стороны, но совсем необязательно — возможности третьего уровня позволяют нокаутировать любого. Я, однако, не возражаю: чувствовать, что Натаниэль готов сражаться за меня, как лев, чертовски приятно.
У Рольфа та стадия опьянения, когда человек еще способен заметить: окружающие либо круче его, либо настолько набрались, что им уже все по фигу. Я ему не завидую.
— Сегодня полный аншлаг, — говорит Рольф. — Просто дышать нечем.
Я понимаю, что это значит: Рольф намерен проторчать в клубе всю ночь и лично удостовериться, что репортеры застукали-таки его за съемом какой-нибудь красотки. Судя по пылким взглядам, я в списке кандидатур — первая. Беда не приходит одна. Я крою сочувственную улыбку, исключительно потому, что знаю: сочувствия Рольф от меня не примет, и мысленно посылаю его куда подальше.
— Зачем мы сюда пришли? — спрашивает Натаниэль, когда мы снова остаемся наедине — до такой степени, до какой двое чувствуют себя наедине, если вокруг тусуются еще восемьсот человек.
Теперь «нечто» во взгляде Натаниэля можно идентифицировать: это подозрительность и беспокойство. Подозрительность и беспокойство я могу вынести. Уже прогресс.
— Я думала, тебе понравится. Это один из самых модных клубов в Нью-Йорке.
— Давай уйдем, — мрачно говорит Натаниэль.
Насколько проще было бы, если бы мой образ жизни произвел на Натаниэля такое впечатление, на какое я рассчитывала. Напротив, Натаниэль, кажется, во мне разочарован. Пока мы пробираемся к выходу, Великолепную Ви замечают еще двое знакомых мужчин. Они подходят поздороваться. «Поздороваться» означает продолжительный поцелуй (больше фотографий в прессе, хороших и разных) и довольно откровенные объятия. К моменту, когда мы наконец оказываемся на улице, Натаниэль просто кипит, но я ухожу из клуба с чувством глубокого удовлетворения. Во взгляде Натаниэля, моими стараниями, осталось одно только вожделение.
Мы берем такси и едем в парк — исключительно потому, что так захотел Натаниэль. Я не в состоянии с ним расстаться, по крайней мере пока. Он — как спасательный круг; отцепиться — выше моих сил.
Мы гуляем по парку. Натаниэль полностью ушел в себя. Мне известно, насколько погружение в себя вредно для бездушных личностей, поэтому я решаюсь нарушить молчание.
— Значит, в клубе тебе не понравилось?
Он отрицательно качает головой, на губах играет насмешливая улыбка.
— Я, в отличие от тебя, не люблю такие развлечения.
Мы идем по дорожке, которая упирается в мой дом. Я спрятала ладонь в кулак Натаниэля — для меня это почти равносильно извинению. Рука у Натаниэля горячая и сильная, с мозолями — видно, ему приходится вкалывать по-черному. У большинства мужчин, с которыми я общаюсь, руки мягкие, с маникюром. При мысли о мозолях внизу живота у меня что-то сладко замирает, но интуиция непреклонна: замирает это что-то совершенно напрасно.
