Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
Внезапно в стенку, отделяющую кухню от арестантской, раздался сильный стук.
«Кто ж это там? — удивилась кухарка. — Вроде вчера арестанта в дальнее отделение посадили, оттуда до стенки кухни не дотянешься.»
Кухарка накинула шаль, обдернула подоткнутый подол и выскочила в коридор. Вернулась Настасья вместе с приставом. Пристав был в заблеванном парадном мундире и с опухшим лицом. В руке он нес, держа за ногу, большую куклу, которая волоклась фарфоровой башкой по полу.
— Настасья, где тут у нас огурцы? — спросил он, подошел к бочонку, взял ковш для воды и зачерпнул рассолу. — Какой дурак запер меня в кутузке? Узнаю — убью!
— Так вас, Иван Александрович, еще с вечера туда занесло? — удивилась Настасья. — То-то мы всю ночь вас по всему участку разыскивали и нигде найти не могли. А Нефедьев вас даже из нужника косовищем доставал…
— Что за черт! Я еще и в нужник упал?
— Вы же знаете, Иван Александрович, Нефедьева! Ему чего только не померещится!
— А Ольга где?
— Она, как Марья Ивановна ко сну с Верой отошли, в спальне вашей на ключ заперлась и более не выходила.
— Хорошо же я вчера укушался после мамашиного кунштюка с завещанием, — сказал Сеньчуков. — Ничего не помню. А это что?
Пристав показал куклу в заплеванном розовом платье.
— Это вы дочке под елку положили.
Сеньчуков опустил куклу головою вниз в корыто с посудой и энергично прополоскал ее.
— Извини, Настасья, — сказал он и зашвырнул куклу на дрова у печки. — Вскипяти мне воды, умыться надо. Где Нефедьев?
— Спит, где ж еще!
— Разбуди его, дай стакан с водой подержать. Если руки не трясутся, пусть наверх приходит меня побрить.
Сеньчуков выбрался из кухни и, шатаясь, спустился во двор, направляясь в нужник. Метель яростно набросилась на новую жертву, норовя свалить пристава с ног. Вернувшись в участок, он спросил:
— Братец уехал?
— Как же, уехал! Семейство его да судейский уехали, а он с вами сперва наверху пил, а потом полночи по участку шастал, всех встречных за грудки хватал и кричал: «Березовский, возьми меня, отдамся без слов!» А потом куда-то завалился…
— Арестант все еще в кутузке?
— А что, нету?! Может его случайно с вами поменяли?
— Нет… Там он, помню, мы с ним и Нефедьевым две бутылки выжрали… Француз, француз, а пьет по-русски, не хуже нас. А Нефедьев тоже трезвенником прикидывался! Скажи ему, пусть француза отпустит. И даст ему чего-нибудь пожрать, а то замерзнет по пути в город, хлопот потом не оберешься.
Настасья растолкала Нефедьева и сообщила ему указания пристава. Стакана в руке тот удержать не сумел, но арестанта отпер.
— Я ж говорил, что вас отпустят, — объявил он Артемию Ивановичу, поворачивая ключ в замке. — Пристав даже велел вас накормить, прежде чем под зад коленом. Так что ступайте на кухню. И не забудьте про меня в Департаменте сообщить все, как есть, на вас последняя надежда.
Артемий Иванович проследовал на кухню и заглянул в дверь.
— Хозяйка, пусти косточки погреть, совсем я в вашей кутузке закоченел.
— Что ж, погрейся там, у порога, — сердито сказала Настасья. — Сейчас капусты дам. Разве мы нехристи какие, чтобы в светлый праздник Рождества человека крещеного на метель голодного выставлять. А вот с пяти утра в праздник у плиты держать — это по-христиански!
— А пристав-то сам где? — спросил Артемий Иванович, садясь на табурет.
— Иван Александрович к себе в кабинет пошел отдыхать. Ты не знаешь, как он в кутузке оказался?
— Так он ко мне ночью с бутылкой пришел. С двумя. Нефедьев ему дверь ко мне открыл, да так с нами и остался сидеть. Видать, он-то нас с приставом и евоной куклой и запер. А пристав у вас душа-человек. На охоту звал. На медведя. Мы, говорит, его на рогатину возьмем!
— Как же тебя угораздило в праздник в участок загреметь, да еще к нам в Полюстрово? — спросила Настасья, ставя перед Артемием Ивановичем глиняную миску с капустой. — Тебя уже и жена, небось, по всему городу разыскивает?
— Нету у меня жены, — с вызовом сказал тот. — Сватался я двадцать лет назад в Петергофе к одной барышне, так не пожелали оне за меня замуж, побрезговали. Я же тогда скромным учителем рисования в городском училище был, а оне с самим полицмейстером спутавшись были… Это сейчас я все могу, кого хошь в бараний рог скручу. Бабы на шею так и вешаются, только мне их не надо.
Кухарка выронила тарелку и та разлетелась на куски, ударившись об пол.
— А ведь чуяло вчера мое сердце, что что-то в тебе не так… Пристав говорил, что по-французски только можешь, а ты вон как по-нашему шпарил.
Настасья устало опустила руки и повернулась к Артемию Ивановичу.
— Вот так-то, Настасья, жизнь складывается! — сказал Артемий Иванович. — Ты тогда еще не Макаровой, а Нестеровой была. Помнишь, как я тебе предложение делал у выгребной ямы?
— Всю жизнь ты мне тогда испортил…
— А что, Настасья, правду пристав сказал, что тот оболтус, что меня переводить вчера приходил, и есть твой сынок от полицмейстера? Дивное чадо у тебя уродилось, Настасья, просто зависть берет.
— И что же вы, променяли свое учительство на иной промысел, фантазии свои бросили дурацкие? — Настасья вытерла руки о фартук и подошла к Артемию Ивановичу поближе.
— А ведь был розовый, что молочный поросенок…
— Жизнь у меня не розовая, вот и сам не розовый. Ну, а ты как живешь?
— Я как живу? Да вон свиньи в хлеву лучше меня живут.
Кухарка мотнула головой в сторону свинарника, где мордатый свин выламывал грязным пятаком загородку.
— Не приведи Господь надорвусь. Сынок, кровинушка родная, только и напишет в своей бумаге: «Переработавши, издохла»! А все твоя блажь! И мне жизнь попортил, да и себе, гляжу, счастья не прибавил…
— Я ведь, Настасья, все о тебе вспоминал… Ха!
Настасья пристально смотрела на Артемия Ивановича, пытаясь найти в его лице хоть что-нибудь от того розовощекого херувимчика, признававшегося некогда ей в любви между покойницкой и выгребной ямой петергофской полицейский части. Куда делись нежный пушок на щеках и длинные ресницы на застенчиво моргавших глазах? Пушок превратился в грязную всклокоченную бороду, а невинные мальчишеские глаза превратились в опухшие наглые зенки, косившие мимо нее на сковородку с капустой.
— И чего же ты к нам в Полюстрово на праздник приперся? Кому на этот раз жизнь хочешь испортить?
— Да уж не по твою душу, Настасья, не беспокойся… И даже не к вашему приставу. Интересует меня тут один капитан гвардейский.
— Побила тебя жизнь, Артемий Иванович, да только дурь прежнюю из головы не вышибла. Неужто ты ему за тот случай на кладбище мстить собрался? Так он не твоего полета птица! Он гвардейский офицер!
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
