Маркус не остановил, не окликнул ее. Спиной Авалон ощущала его неотступный взгляд и знала, что Маркус все еще посмеивается над ней.
Люди в толпе молча смотрели ей вслед. Кое у кого, особенно у женщин, блеснуло в глазах сострадание. Некоторые лица показались Авалон смутно знакомыми.
Хэнок держал в деревенском доме совсем мало слуг: экономка, кухарка, восемь дюжих горцев, которые то исполняли работу по дому, то несли стражу. И, конечно же, Ян. Даже когда Хэнок уезжал в Савер, Авалон никуда не могла деться от Яна.
Нельзя сказать, чтобы Ян Маклохлен не принадлежал к клану. Он был сыном троюродного брата одного из Кинкардинов и происходил из дружественного клана, однако вовсе не по этой причине Хэнок принял его с такой готовностью, можно сказать — с распростертыми объятиями. Просто Ян умел драться так, что никто не мог его побить. Этот человек стал наставником Авалон.
Он никогда и никому не рассказывал, где научился своим диковинным приемам. Известно было только, что Ян долго странствовал за пределами Шотландии, был в далеких странах, названия которых не способен выговорить честный шотландский язык. Многие люди считали, что все это досужие сплетни, что Ян просто чокнутый и никогда не покидал пределы Шотландии, даже в Англии и то не был. Никто, однако же, не мог оспорить его мастерство в рукопашном бою.
К тому времени, когда Авалон впервые увидала Яна, он уже поседел и стал весьма сварливым. Со временем эти качества лишь усилились. Ян Маклохлен был безжалостным наставником, таким же суровым, как Хэнок, только на свой лад. Они действовали сообща, дабы сотворить из маленькой слабой девочки пресловутую деву-воина, в которой так нуждался клан.
Ян теперь уже давно мертв. Умер он как раз перед тем, как Авалон покинула Шотландию, так что она точно знает: он мертв. Иначе бы она до сих пор съеживалась при звуке похожего голоса. Ян и Хэнок были в ее понимании людьми, которых следовало бояться. Стражники постоянно менялись, так что Авалон и близко к ним не подходила. Кухарка жила не в доме, а в деревне, вместе со своей семьей.
Словом, постоянно с девочкой находилась только экономка. Звали ее Зива. Среди лиц, которые сейчас были обращены к Авалон, ни одно не напомнило ей Зиву. Наверное, она тоже умерла.
Только Зива проявляла к ней хоть какое-то сострадание и частенько, когда мужчин не было дома, тайно отпирала дверь кладовки и совала еду и питье наказанной девочке. Только Зива пролила слезинку, когда четырнадцатилетняя Авалон уезжала в Англию; только Зива пожелала ей счастливого пути и скорейшего возвращения.
Авалон, тогда уже закаленная побоями и издевательствами, не ответила Зиве ничего. Зачем злиться? Равнодушие и спокойствие — вот ее главная защита. Авалон не станет поддаваться чувствам, даже ради Зивы.
Нет, Зивы здесь не было — ни на лугу, который остался позади, ни среди людей, толпившихся впереди.
Авалон даже не знала, радоваться этому или огорчаться. Стала бы Зива там, в долине, смеяться над ней? Или же промолчала бы, вспомнив маленькую, вечно избитую девочку, которая ненавидела темноту? Быть может, одна только Зива и могла ее понять.
Шагая по дороге к замку, Авалон размышляла о том, как посмеялась над ней судьба. Много лет, уже покинув Шотландию, сохраняла она свои истинные чувства за броней бесстрастного равнодушия — и что же? Явился Маркус Кинкардин, самый опасный для нее человек, — и надо же было случиться, что именно ему удалось пробить брешь в ее броне!
По дороге навстречу Авалон галопом скакал всадник. Тартан Кинкардинов развевался у него за спиной, точно родовой стяг.
Всадник явно был взволнован. При виде его толпа на лугу выжидающе всколыхнулась. Перехватив его смятенные мысли, Авалон поняла, что это один из дозорных. Если он скачет галопом, стало быть, везет важное известие.
И это известие касается ее, Авалон.
Дозорный понимал, что привлек всеобщее внимание, и отчасти наслаждался этим, но не забывал о своих обязанностях. Он должен поскорее найти лэрда и рассказать ему об отряде, который подъезжает к замку.
Химера встрепенулась и показала Авалон то, что видел дозорный: десяток всадников под тремя разными штандартами, один из которых принадлежал самому королю Малькольму. Два других штандарта были незнакомы дозорному, зато их сразу узнала Авалон: герб короля Генриха Английского и красный крест папы римского.
Волнение, которое передалось ей от дозорного, сплелось в душе Авалон с ее собственным ликованием.
Спасена! Короли и Церковь спешат ей на помощь!
На тропе появился Маркус. Он сделал едва заметный жест, и один из горцев тотчас встал рядом с Авалон. Остальные тесным кружком обступили дозорного и лэрда.
Спешившись, дозорный поклонился Маркусу и заговорил. Вокруг них собиралось все больше народу, и мужчины, и женщины. Слушая рассказ дозорного, женщины громко заахали и поглядели на Авалон. Она ощутила их страх. Мужчины вели себя более сдержанно, но и они встревожились не на шутку.
Только Маркус, казалось, сохранял полное спокойствие. Он ни разу не прервал рассказ дозорного, лишь коротко кивал в нужных местах. Когда дозорный смолк, Маркус что-то сказал ему и направился туда, где, окруженная людьми, стояла Авалон.
— Уведите ее в комнату, — повелительно бросил Маркус и пошел прочь.
7.
Авалон не нуждалась в помощи химеры, чтобы понять, что происходило в замке. Судя по тому, какая тишина стояла за стенами комнаты, внимание всех обитателей Савера было приковано к незваным и нежданным гостям — посланнику короля Генриха, представителю короля Малькольма, двоим служителям Церкви и шестерым солдатам, которые охраняли важных путников.
Солдаты Малькольма отнюдь не чурались общения с обитателями замка. Они охотно приняли угощение и выпивку, и вид у них был превеселый, во всяком случае, так сказала Нора, одна из женщин, приставленных к Авалон. Нора без устали сновала туда-сюда, исполняя поручения невесты лэрда, а заодно разузнавая новости.
Другая — по имени Грир, сообщила Авалон, что лэрд говорит с приезжими вот уже добрый час, и никто пока не слышал ни криков, ни ругани.
— Может, они только хотят убедиться, что тебе, миледи, тут хорошо? — с надеждой предположила она, глядя на невесту, которая стояла у очага.
— Может быть, — отрывисто согласилась Авалон — и тут же прикусила язык, чтобы удержать рвущееся наружу ликование. Спасение! Свобода! Избавление от всяческих пророчеств!
Грир поставила на единственный в комнате столик миску с горячей похлебкой.
— Поешь-ка, — предложила она. — Нельзя же весь день голодной сидеть.
— Я поем, — нехотя обещала Авалон.
Грир, однако, не успокоилась до тех пор, пока Авалон не проглотила ложку похлебки. Горячее варево показалось ей совершенно безвкусным, но она похвалила вслух искусство стряпухи, и Грир искренне обрадовалась этой похвале.
