Двое молодых людей и две девушки между ними стоят на персидском ковре, на фоне пустой белой стены. Это могла быть стена фотостудии, или ресторана, или театра. Слева расположился по виду старший – в мундире со стоячим воротником. Он высок, у него узкое лицо с обвислыми усами; глаза сощурены и едва видны. Его согнутая правая рука внезапно заканчивается белой манжетой, выглядывающей из кармана мундира. С другой стороны юноша помоложе. На нем выходной костюм, галстук-бабочка и гетры. Он тоже узколиц, но с большими печальными глазами и непокорной шевелюрой. Левую руку он положил на ствол фикуса. Несмотря на парадные позы, оба молодых человека нарочно не смотрят в камеру. Рядом с тем, который помоложе, не прикасаясь к нему (все они стоят несколько порознь), – младшая девушка, хрупкая, с пышными волосами. На ней длинное пальто с меховым воротником. Она зачарованно смотрит на что-то вне карточки. Другая девушка, рядом с ней, единственная смотрит в объектив. Она крепко сложена, у нее квадратное лицо и темные волосы. На ней темный костюм и меховая накидка, сколотая длинной декоративной булавкой. Эти четверо могли быть друзьями, успешно изображающими незнакомцев, или незнакомцами, которые безуспешно пытаются позировать как друзья.
3
Изабел Джаггард нащупала мою ногу, подавшись ко мне так близко, что я смог лучше разглядеть ее усохшие груди. Запах, исходящий от нее, чуть отдавал мускусом. Она надеется, что фотография сможет мне чем-то помочь; ей жаль, что она не сможет дать мне экземпляра романов Маккензи. Джибу Дугласу не удалось найти ни одного, хотя она уверена, что хранила их где-то в коробке. Она склонила голову, и я увидел, как он входит в комнату через другую дверь. Он ничего не сказал, но подошел и встал возле камина, изучая собственные руки. Если хорошо поискать, сказала Изабел Джаггард, массируя мне бедро, две-три книги до сих пор можно найти у букинистов.
В другом конверте, сказала она, рукопись, которую Захария Маккензи дал ей за неделю до исчезновения. Она для меня. Это не законченный труд – только дневники, которые, по словам Захарии Маккензи, он вел в море.
Я с благодарностью принял оба конверта. Она шарила вокруг, и я сам взял ее за руку. Какой она была теплой, какой влажной, несмотря на морщинистую кожу. Ее губы были красны и блестели. Она так изогнулась, что ее халат распахнулся на бедрах, приоткрыв жилистые ноги и клок металлически-серых волос на лобке. В темном пластике ее очков я видел два искаженных изображения самого себя. И еще там было двое Джибов Дугласов – наблюдателей. Я поспешно выпустил ее руку, встал, попрощался и направился к выходу. В прихожей я заметил большую черно-белую фотографию в раме. Яркая женщина с изящным лицом, замечательными глазами и капризным ртом. Разумеется, Изабел Джаггард, как она выглядела в былые годы.
Когда тяжелая деревянная дверь мягко захлопнулась за мной, я остановился на верхней ступеньке крыльца поднять воротник. Было очень холодно, словно вот-вот должен был пойти снег. В этот момент, могу поклясться, из дома донеслось пение. Я мог и ошибиться – мимо как раз проезжала машина. Но если бы Изабел Джаггард и Джиб Дуглас были способны петь, думаю, они звучали бы именно так: контральто и хриплый бас в жутковатом дуэте. Я напряг слух, надеясь снова уловить эти звуки, но тщетно. Набрав полные легкие морозного воздуха, я с конвертами подмышкой нырнул в тоннель серого света, которым была улица.
4
Снег в тот день так и не пошел. Я провел большую часть времени прогуливаясь в поисках подарка для Хелен (и, наконец, нашел его в одной антикварной лавчонке – сборник стихотворений XVI века, без изысков озаглавленный «Вирши», с надписью выцветшими чернилами на форзаце «Аз не есмь я; жаль сказа о мне»). Я взобрался на холм к приземистому замку и с крепостного вала оглядел сгрудившийся внизу город. По облакам, деревьям, дыму из труб было видно, как движется ветер с Устья.
Должно быть, в тот день я пробродил несколько часов. К восьми вечера я заметно проголодался, поскольку ничего не ел с самого утра. Нашел паб, на вид – жизнерадостный (никаких печальных портретов на стенах) и поужинал пинтой пива и мясным пирогом с бобами и жареной картошкой. Теперь я чувствовал себя отлично.
К тому времени, как я вернулся в отель – около десяти, – у меня стало неспокойно в желудке. Может, все дело в смене часовых поясов, или я просто перегулял на голодный желудок, или слишком быстро ел. Я сразу лег в постель и попытался заснуть. Но чем дольше я лежал, тем хуже мне становилось; боль так усилилась, что я был не в силах даже выпить глоток воды.
Около двух часов ночи боль стала невыносимой. Я потрогал живот в районе аппендицита – ничего. Но чуть ниже пупка пальцы на что-то наткнулись. Я включил светильник. Да, я не ошибся. Выступ треугольной формы, он натягивал кожу прямо в середине живота, там, где не должно быть никаких углов. О, господи. Я старался не поддаваться панике. Но пока я смотрел на эту штуку, могу поклясться – она шевельнулась.
Напуганный до тошноты, я позвонил портье и сказал, что мне нужна помощь.
Когда в мой номер привели двух врачей «скорой помощи», меня уже вырвало на линолеум мясным пирогом вперемешку с кровью. Врачи погрузили меня – в лихорадке, но в полном сознании – на носилки и покатили по упругому ковру коридора в лифт с его призраками мертвых сигарет, потом сквозь гостиничные двери, в холод.
Поездка в «скорой» заняла, должно быть, всего несколько минут, но для меня они растянулись в целую вечность боли и ужаса. Я был уверен, что чувствую, как это поворачивается в животе, осваиваясь в моих внутренностях.
Пока меня везли из машины в операционную, каждый толчок вырывал из меня крик. Казалось, мой живот сейчас разорвется. Как в тумане, я видел движение белых и зеленых форм, чувствовал пальцы, прикасающиеся ко мне, слышал успокаивающие голоса и вопросы, на которые не мог ответить, потому что боялся, что мои слова обернутся рвотой. Раз или два я слышал низкий мужской голос:
– Нужно разрешение.
И потом тот же голос, еще ниже:
– Если мы не начнем прямо сейчас, он умрет у нас на руках.
Потом я скользил по бесконечным длинным коридорам, и две белые фигуры нависли надо мной с обеих сторон, держа меня за руки или не давая мне подняться, – не знаю.
5
Он лежит на прохладном столе, над ним – ореол света. Он пытается сфокусировать зрение и видит белые и зеленые фигуры, столпившиеся вокруг. Одна втыкает ему в руку гигантскую иглу, нашептывая:
