Однако истинная причина заключалась в его собственных проблемах со здоровьем, которые сильнее всего давали о себе знать воскресными вечерами. Он был мучеником стиля. Он не мог позволить себе в понедельник утром выглядеть перед всеми старой развалиной.
Патрик Суриаль жил на улице Кампань-Премьер, в четырнадцатом округе Парижа. У него был особняк с садом, стоявший в глубине двора доходного дома начала двадцатого века. Сад зарос густой травой. Суриаль никогда им особо не занимался. Ему больше нравилась запущенность естественной природы. Соседи часто возмущались и говорили, что сожгут всю траву. Тогда Суриаль нанимал газонокосильщика. Приятели называли его жилье сумасшедшим домом. Внутренних стен и потолков там не было. Вместо них по проекту Суриаля из выступов и перегородок на разных уровнях были сооружены какие-то подобия висячих мезонинов. Над ними был общий потолок высотой в пятнадцать метров. Из большого глиняного горшка в центре холла рос гигантский кактус в пять метров высотой. В мезонинах зеленели и цвели пальмы и другие экзотические растения. От этого дом напоминал тропическую оранжерею — влажность была такой же. Подобно тому как хозяева обычно говорят: «Здравствуйте», встречая гостей, Суриаль приветствовал своих визитеров: «Я Тарзан, ты Джейн». Эта фраза звучала почти автоматически, и никто уже давно не обращал на нее особого внимания.
Это утро Суриаль проводил в американском трейлере пятидесятых годов из нержавеющего железа, примыкающем к первому этажу его дома и оборудованном под кухню. Несмотря на рекомендации своего кардиолога, по понедельникам Патрик Суриаль устраивал себе развлечение под названием Monday morning, состоявшее в злостном нарушении антихолестериновой диеты. Раз в неделю он готовил себе на завтрак все, что ему строго запрещалось есть, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Перед тем как приступить к приготовлению яичницы с беконом, он распахнул окна. Пока полоски бекона поджаривались на смазанной маслом сковороде, Суриаль выложил на широкую деревянную столешницу шесть сортов сыра — один на каждый из предшествовавших дней недели, в течение которых приходилось во всем себе отказывать. Сыры были от Андруэ, из его любимого магазина. Суриаль бросил жетон в музыкальный автомат «Вурлитцер» и выбрал пластинку Джонни Холлидея. Потом сварил крепкий ирландский кофе с густой пеной. Он никогда не изменял своей американской мечте. Он часто представлял, как едет на «Харлее» по шоссе 66, как Джек Николсон в Easy Rider. Иногда рядом ехал Джонни. Он очень любил этого парня, и ему бы хотелось мчаться вдоль шоссе бок о бок с ним.
Когда Суриаль уже собирался проглотить ломтик рокфора, раздался звонок в дверь. «Твою мать!» — пробормотал он, вставая. Открыв дверь, он сквозь зубы пробормотал традиционную фразу: «Я Тарзан, ты Джейн», одновременно пытаясь разглядеть сквозь слепящие солнечные лучи лицо стоявшей перед ним женщины.
— Здравствуйте. Вы месье Суриаль?
— Himself[20]!
— Можно войти?
Майе казалось, что у нее сейчас остановится сердце. Она сделала несколько неуверенных шагов. Размеры дома ошеломили ее. Она почувствовала себя песчинкой.
— Прошу вас, мадам, — осторожно сказал Суриаль, в то же время лихорадочно пытаясь понять, кто его гостья.
Войдя в кухню, он сел за стол и решил сделать себе бутерброд с тем самым кусочком рокфора, который собирался съесть, когда услышал звонок. Женщине он указал на стул напротив. Ему не хотелось отказываться от вожделенного завтрака.
— Садитесь. Хотите сыру?
Если она из налоговой инспекции, то уж кусочек сыра не покажется ей взяткой! Если же ее прислали из Общества изучения потребительского спроса, чтобы протестировать на ком-то «вживую» новую гамму ароматических презервативов, то она, скорее всего, откажется от сыра, чтобы его вкус не смешивался у нее на языке со вкусом малины. Но если она распространяет американские наборы косметики…
— Нет, спасибо.
«Воображала», — подумал он, а вслух произнес:
— С вашего позволения, я продолжу свой Monday morning?
«Настоящий сноб, с этими своими английскими словечками», — в свою очередь снисходительно подумала Майя.
Все происходящее казалось ей каким-то бредом. Суриаль с неподдельным наслаждением поглощал куски сыра всех сортов. Время от времени он с детским удовольствием тянул через соломинку взбитые сливки. Присутствие Майи ничуть его не смущало. Теперь она понимала, почему в рекламных кругах у Суриаля репутация человека со странностями. В то же время она была настолько восхищена этим домом и его хозяином, человеком, выглядевшим моложе своих лет, которого, казалось, уже ничем нельзя было удивить, что забыла о своем страхе. Она внимательно изучала лицо Суриаля, но не могла обнаружить в нем никаких черт Архангела. Между тем и нынешним лицом пролегло тридцать лет. А что, если Морис ошибся?
Патрик Суриаль, уплетая яичницу, краем глаза наблюдал за женщиной, немного староватой на его вкус, но еще вполне миловидной. Ему показалось, что она чем-то смущена, и он улыбнулся, чтобы ее подбодрить. Что ей нужно, в конце концов?
— Меня зовут Майя Хоффман, — почти прошептала она.
Улыбка на лице Суриаля потухла. Он почувствовал резкий выброс адреналина в крови. И почти наяву увидел картинку, похожую на кадры из «Сияния»: Майя рассыпается на тысячи маленьких девочек, они заполняют весь дом и эхом повторяют: «Меня зовут Майя Хоффман, Майя Хоффман, Майя Хоффман…» Самая младшая лежит в колыбели, еще одна прыгает через скакалку… Самой старшей, наверное, лет пятнадцать. Она больше всех напоминает сидящую перед ним женщину.
Суриаль отставил в сторону тарелку. По коже пробежали мурашки и появилось ощущение, что его ударили кулаком в живот. Он попытался сделать вдох, одновременно борясь с желанием извергнуть все съеденное.
Майя с удивлением смотрела на искаженное лицо. Разлившаяся бледность выдавала сильное волнение. Майя решила, что причина такой перемены — страх. Суриаль неверными шагами подошел к дивану с бархатной гранатовой обивкой и рухнул на него. У него был настоящий шок.
Охваченная смутным чувством вины, Майя принесла ему стакан с водой.
— Вам лучше?
Суриаль утвердительно кивнул. Он не отрываясь смотрел на нее. Сердце Майи забилось сильнее: во взгляде этого человека она читала любовь, а не страх. «Они с твоим отцом были неразлучны», — говорила Ева… Он взял ее за руку и прошептал:
— Майонетт…
Его голос звучал устало, и сейчас он казался Майе старше, чем в тот момент, когда она вошла. Прикосновение холодной руки внушало ей отвращение. Она не узнавала его.
— Вы — Архангел?
Он слабо улыбнулся.
— Еще помнишь мое прозвище?
— Я только его и знала.
— Да?
— Так вы Архангел?
