– Я уже заканчиваю и еду домой.
– Давай быстрее.
– Я скоро буду.
– Купи, пожалуйста, по пути упаковку колы.
– Хорошо.
– И пару бутылок красного вина.
Мысленно отдаю честь и вытягиваюсь по стойке «смирно»: «Даже на мой день рождения она пытается занять меня. Обеспечить фронт работ. Боится, что если я буду простаивать, то начну думать и наконец пойму, что все это мне на хуй не уперлось, что ли?»
19:10. Выполняя роль образцово-показательного супруга, заезжаю в магазин, покупаю колу и две бутылки неплохого бордоского вина.
19:40. Как я и думал, некоторые гости уже приехали. Меня встречает бабушка по маме Жанна Исааковна. Ей за семьдесят, всегда подчеркнуто вежливая и тихая, она являет собой антитезу Любови Ивановне. Родом из интеллигентной еврейской семьи, бабушка пронесла через годы врожденное чувство такта. Жанна Исааковна – врач, ей пришлось через многое пройти, она была на фронте, работала в составе медицинской миссии в Афганистане. Люблю рассматривать ее старые пожелтевшие фото. Судя по ним, Жанна Исааковна в молодости была красива и немного ветрена. Не потому ли теперь она излишне религиозна? С первым мужем Жанны Исааковны, отцом моей матери, Моисеем, связаны трагические события, достойные голливудской экранизации. Он женился на бабушке в сорок лет. Зрелый состоявшийся мужчина, прошедший войну и долгое время бывший главным военным прокурором в Венгрии, он, к сожалению, оказался не приспособлен к семейной жизни. Жанна Исааковна говорила, что большие деньги, алкоголь и женщины бесповоротно испортили его. Евреям часто приписывают жадность и мелочность, но, надо отдать должное моему деду, он был человеком широкой души и жил так, как хотел. Несмотря на бесконечные загулы, Моисей безумно любил свою единственную дочь, и каждая ее прихоть, любой каприз удовлетворялись в ту же минуту. Внезапно, без суда и следствия, деда посадили. Уже позже выяснилось, что он брал крупные взятки и организовал целую «судейскую мафию». Несколько лет от него не было вестей. Бабушка съехала с квартиры и прекратила всяческое общение с семьей своего мужа. Как-то раз, когда Жанна Исааковна уже жила гражданским браком с другим, одна из ее пациенток сказала, что знает, какого числа состоится суд. Набравшись решимости, бабушка пошла на заседание. Дед сидел на скамье подсудимых и выглядел отрешенным.
– Моисей, Жанна здесь! – закричал бывший в зале старший брат дедушки Леня.
Моисей поднял глаза и молча посмотрел на бабушку, как будто не узнавая. Слезы подступили к ее глазам, в ужасе она бросилась прочь. Больше Жанна Исааковна никогда не видела своего мужа, еще через полгода она узнала, что дед умер как раз в тот момент, когда его должны были признать виновным. Брат покойного позвонил, сообщил дату похорон, но она не пошла и не пустила маму. Когда-нибудь, когда я стану миллионером, я запущу эту историю в кинопроизводство. На роль бабушки мы пригласим Монику Белуччи, а роль деда я исполню сам.
Обнимаю старушку, и тут же на меня набрасывается Любовь Ивановна:
– Родной ты наш, дорогой! – кричит она.
По случаю праздника зеленые пижамные брюки сменила строгая черная юбка.
– А мы тебя ждем, – тихо вторит ей Жанна Исааковна.
Светлана скрещивает руки на груди и говорит:
– Удивлена, что дождались, обычно ты не торопишься.
Понимаю, что кто-то из бабок уже успел испортить ей настроение. Находясь в благодушном состоянии, обнимаю жену и шепчу ей:
– Что ты, маленькая, не ругайся.
– А ты приходи пораньше.
Подбегает Саша и прыгает на меня, хватает за шею:
– Ты мне свои подарки подаришь?
– Как же я могу тебе их подарить?
– Ну, тебе их гости принесут, а ты их мне отдай.
– Так это же мой день рождения.
Ребенок смотрит на меня с укором:
– Так ты чей папа, забыл?
С этим доводом нельзя не согласиться, и я обещаю обязательно поделиться с сыном.
Гости постепенно прибывают. Наконец все рассаживаются за длинным столом. Мой папа, выряженный по такому случаю в темно-коричневый выходной костюм, но наотрез отказавшийся надевать к рубашке галстук, встает и поднимает бокал. Какое-то время он молчит, ожидая, чтобы гости утихли и приготовились слушать, после чего торжественно провозглашает:
– Ни для кого не секрет, зачем мы здесь собрались…
– Внучек, за тебя! – кричит Любовь Ивановна.
– Сегодня исполнилось… – не отступает папа.
– Двадцать шесть лет. Это уже возраст, – встревает Жанна Исааковна.
– Ну, вы дадите ему сказать? – вступается за отца лучший друг родителей Норик. – Он волнуется, у сына день рождения. Бабушки, потом все скажете, успеете.
– Кстати, предлагаю тамадой назначить Норика, – говорит Любовь Ивановна.
– Не мешайте же отцу говорить. – Норик, довольный признанием его ораторского искусства, улыбается и тоже встает.
– За тебя, мой дорогой сынок, – папа чокается со мной. – Ты уже вырос, теперь становись зрелым мужчиной.
– Что ты такое ребенку говоришь, – встревает Норик, – он для тебя и в пятьдесят мальчиком останется.
– И ты туда же, перебиваешь… – упрекает его отец.
– Котэ, дорогой, я только алаверды твоему сыну хотел сказать. Можно?
– Я вот у брата своего старшего спрошу, – отвечает отец в лучших традициях грузинских застолий.
Дядя Толик, владелец стоматологической клиники в Теплом Стане, поднимается и говорит:
– Ты бы лучше в детстве у меня разрешения спрашивал.
– Толик у нас самый умный, самый уважаемый, – довольно громко сообщает Любовь Ивановна.
– Почему это он самый уважаемый? – подает голос еще один брат моего отца, Гиви, специально прилетевший из Лос-Анджелеса.
– Потому что он самый толстый, – отвечает папа.
– Слушайте, вы между собой потом разберетесь, – прерывает их Норик. – Вы за мальчика выпьете или нет?
Дядя Гиви тоже встает, поправляет галстук, золотые очки и подходит ко мне:
– Конечно, выпьем. Дорогой ты наш, мы уже выросли и успели постареть, твой сыночек еще мал и пока растет. Ты сейчас стал настоящим мужчиной и даже, не побоюсь этого слова, воином. Посмотрите все на него, – дядя Гиви делает приглашающий жест рукой, как бы предлагая гостям оценить, насколько я вырос и возмужал. – Это уже не мальчик, не карапуз, это сокол просто. Лети высоко, сокол, смотри далеко, бей своих врагов метко и никогда не забывай о родном гнезде. За тебя, мой мальчик!
Гости дружно чокаются. «Еще двадцать минут подобной ахинеи, и я сдвинусь наглухо», – думаю я. Моя сестра Таня шепчет чуть слышно:
– Сокол ты наш ясный, лети, лети.
