Пьер Эштремуш был дома один.
— Мальчики разъехались по школам. Один в Рене, другой в Бордо.
Он предложил инспектору поужинать вместе с ним. Пикассо, умиравший с голоду, согласился. Сейчас он сообразил, что в день похорон совсем не обратил внимания на этого человека. А зря — он ему нравился. Нравился, как может нравиться, например, муж сестры. Как и все прочие, инспектор не остался равнодушным ни к мягким манерам миролюбивого великана, ни к его профессиональной неторопливости в суждениях, ни к умению сдерживать свои эмоции.
— Шинон? — Пьер поднял бутылку.
Пикассо подставил бокал и сказал:
— Отец тоже исчез.
Пьер задумчиво вздохнул:
— Он, конечно, ненормальный, но что он может против двух сильных женщин?
— Если верить осматривавшему его психиатру, он никакой не сумасшедший. Скорее извращенец, одержимый идеей помыкать людьми. Манипулятор. А это, может быть, еще хуже.
— Вы звонили Фиге?
— Это тетушка? А надо?
— Обязательно.
— Кантор вчера приезжал сюда, судя по всему, один. Если между ним и исчезновением Клотильды и Алисы есть связь, а она есть, это несомненно, то возникает вопрос: где была Алиса в тот момент, когда ее отец явился сюда для встречи с Клотильдой? Вчера в полдень она села в поезд в Париже. Должна была добраться до места днем. Но если она заранее договорилась повидаться с отцом, почему вечером ее не было с ним?
Пьер подлил Пикассо вина. Взгляд его гостя на миг затуманился страхом, но тот решительно потряс головой и продолжил:
— У него при себе крупная сумма денег. Люди снимают деньги, когда собираются что-то предпринять, куда-нибудь поехать. Когда затевают что-то, сопряженное с определенными расходами.
— Вы что, были у него дома?
— Он там не появлялся уже несколько дней. Обретается где-то в другом месте. Не знаете, у него кроме этой квартиры другого жилья нет? — на всякий случай спросил Пикассо, хотя догадывался, каким будет ответ.
— Нет, — улыбнулся Эштремуш.
— А машина есть?
— Нет, конечно. Господи, да ему надо спасибо сказать, если он босиком не шляется!
— Расскажите мне о нем, — попросил Пикассо. Сам того не замечая, он с жадностью поглощал предложенный ужин.
— Это сложный человек. Всю жизнь проповедовал вседозволенность и пытался навязать свои взгляды окружающим. Хипповал, но то же время отличался крайней нетерпимостью. Знаете, нечто вроде попытки внедрения культуры андерграунда с помощью дубины. В сущности, большая сволочь. Их мать не сумела с ним справиться. Клотильда с детства терпеть его не могла, но с Алисой дело обстояло не так просто. Она все-таки его любила, несмотря ни на что. Но что такое он мог им наплести, чтобы они обе, никого не предупредив, помчались к нему?
Пикассо понял, что обязан успокоить этого человека, с дружеским участием накормившего его:
— Вы же сами только что сказали: Алиса и Клотильда — сильные женщины.
Ничего умнее ему в голову не пришло. Он допил остатки шинона в бокале, избегая смотреть хозяину дома в глаза. В удобной столовой Эштремушей повисла совершенно мужская тишина. Пьер поднялся, закурил сигарету. Из-за очень высокого роста он немного сутулился, словно сам испытывал неловкость, что он такой большой. Затем он исчез на кухне и вернулся с двумя чашками кофе в руках. Зазвонил телефон. Пьер неторопливо снял трубку. Пикассо, всю жизнь искавшему в людях пример для подражания, понравилась эта несуетливость. Звонил Венсан Конк, спрашивал, есть ли новости.
— У меня тут инспектор Пикассо. Нет, пока ничего не известно.
В комнате некоторое время витало незримое присутствие Венсана. Пьер дал инспектору номер телефона тети Фиги и предложил остаться ночевать:
— Поблизости нет ни одного отеля, а на улице туман.
Он устроил Пикассо в комнате, подобной которой тот не видел никогда. Мало того что в ней стояло сразу три деревянных шкафа — квадратной формы и оранжевого цвета, но еще больше его поразили обои, которыми были оклеены неровные стены. Их яркий и причудливый рисунок обегал овальные проемы окон, создавая тревожное и странно реальное впечатление того, что помещение захвачено буйной растительностью. Пикассо с любопытством открывал для себя дом нотариуса, спальни которого были не просто спальнями, но еще и мебельными складами, а в шкафах и ящиках комода хранились неизвестно кому принадлежащие вещи. Здесь царствовала роскошь тишины, наводившая на мысли о межзвездных пространствах. Он заснул растерянным, чтобы через пару часов резко проснуться, прокрутить в голове все детали расследования, принять несколько решений и снова погрузиться в тревожный сон, населенный тенями Алисы и Элен — тезы и антитезы его перевернутой жизни.
Несмотря на покой и тишину, поселок выглядел не умиротворенным, а скорее унылым. Над замерзшими водами Луары неподвижно висел туман, сотканный из колдовских, опасных нитей, тянущих свои зловещие щупальца неизвестно куда, может быть в иное измерение. Все вокруг казалось стылым, серым и ломким. Пикассо мечтал оказаться в постели, особенно с Алисой, которой ему этим утром ужасно, до смерти не хватало. Куаньяр своим тягучим голосом пробубнил ему по телефону, что Кантор действительно снял со своего счета две тысячи евро.
— Значит, так. Немедленно обзвоните все агентства по прокату автомобилей, все агентства недвижимости, и не только в этом департаменте, пусть Бремон поможет. Если понадобится, сами приезжайте. — Куаньяр на том конце провода испустил тяжкий вздох. — Понимаю, — сочувственно сказал Пикассо. — Но я должен двигать в Ла-Боль, к дядюшке.
— Так ведь… — начал Куаньяр, но Пикассо нажал отбой.
Он ощущал настоятельную потребность прикоснуться к жизни Алисы, увидеть места, в которых она бывала, поговорить с людьми, наполнявшими ее существование. И найти ее. Приближение к морю всегда означало для него особые переживания. Море чувствуешь задолго до того, как оно покажется, думал он, сидя за рулем машины. Горизонт становится шире, небо занимает места больше, чем земля, и легко представить себе, что ты в Америке.
— Кое-что появилось, — сообщил Куаньяр, когда инспектор подъезжал к Сен-Назеру. — На прошлой неделе он взял напрокат автомобиль. Белый «кангу», сроком на месяц.
Это была просто отличная новость. Сестры Кантор живы! Пикассо позвонил Пьеру Эштремушу, пересказал ему разговор с Куаньяром и попросил связаться с Венсаном. Прежде чем повесить трубку, потенциальный свойственник Пикассо счел нужным уточнить, что ни на миг не допускал мысли о том, что Франсуа способен пойти на убийство собственных дочерей.
— Зачем ему это? — убежденно проговорил он. Уж кому-кому, а ему, всю жизнь просидевшему в нотариальной конторе, в последнюю очередь следовало бы удивляться странным поступкам некоторых людей.
— Я пока не знаю зачем, — ответил инспектор. — Но собираюсь спросить у тех, кто знает. У его брата, например. У этой, как вы ее называете, тети Фиги.
