Месть мяса
Не оставляй на слезы.
Западноукраинская поговорка на случай, если ребенок не хочет есть что-либо до конца
Пранас оказался на лугу одновременно с солнцем. Пока в полной темноте шли от хутора, ветер уже доносил изза леса запах первых лучей, роса становилась теплее с каждым шагом, и солнце встретило Пранаса как раз в начале луга. Звон колокольчиков разбудил цветы, трава распрямилась, воздух стал золотым и звонким. Но все это было здесь, внизу, а над самой головой, в еще не ушедшем ночном небе, горела последним туманным светом незнакомая планета. Так повторялось каждый день: другие планеты и звезды гасли, а эта ненадолго оставалась. Отец шел рядом, сначала в сумерках, прижимаясь к Пранасу и согревая своим теплом, а потом, наоборот, специально отставая, перепоручая эту заботу солнечным лучам. Август в Литве не жаркий, и даже если начинает припекать, это скорее кажется, чем на самом деле.
– Отец, я давно хотел спросить кое о чем. Можно?
– Конечно. Я и сам собирался с тобой поговорить.
– Что это за планета, которая не исчезает даже утром?
– Ах, вот ты о чем, – отец словно обрадовался, – это Наша планета. Вот только видят ее не все.
– Как это?
– Ну, вот, например, мальчик – пастушок Игнас: для него сейчас на небе только облака. А вон – грузовик поехал, и в нем шофер. Так он тоже, представь себе, не видит Нашу планету.
– Странно, – сказал Пранас, – почему же тогда мы ее видим?
– Все очень просто. Потому что там сейчас те, кого мы очень любим, все Наши: бабушка, дедушка, твой брат Мечисловас.
– Мечисловас? Но ведь он только вчера утром уехал в город?
– Ты поймешь, – ласково сказал отец, – не все сразу. Скоро мы все там окажемся и славно заживем, а пока – набирайся сил. Пора завтракать.
Пранас с наслаждением опустил голову в травы. Немного клевера и ромашек, сдобренных молодым мятликом и политых росой: все было, как он любил. Отец отошел в сторону и тоже наклонился, выбрал себе стебли пожестче. Они ели медленно и тщательно пережевывая, чтобы ни одна травинка не пропала даром.
Спустя около получаса, как обычно, с соседнего хутора пастух привел свое стадо. Сердце Пранаса чуть не взорвалось от радости, когда он увидел Жалмарге.
– Здравствуй, – сказал он, – а я вот тут ем, – и сразу покраснел, потому что не в этом было дело.
Но Жалмарге была умная и добрая. Она словно не заметила его глупости.
– Здравствуй, ты каждый день тут ешь, это не новость. А можешь рассказать что-нибудь интересное?
И он рассказал про планету. Оказывается, это – Наша планета, все Наши уже давно там, ну и, понятно, мы тоже скоро будем.
– Интересно – как? – спросила Жалмарге. – Коровы не летают.
– Ну не знаю, этого мне отец еще не рассказывал.
Пастушок Игнас спал неподалеку, и Пранас старался лишний раз не поднимать голову, не звенеть колокольчиком. Хорошее было утро. Вот только стало немного обидно, что Мечисловас уехал в город и не попрощался.
* * *
Отец рассказал все ночью. Он тихонько толкнул спящего сына в бок, и не рогами, шутливо, как обычно (Пранас в таких случаях визжал от смеха), а губами и носом. От этого теплого толчка, почти поцелуя, Пранас проснулся и нехотя стал подниматься, потому что подумал, что пора на луг.
– Нет, нет, сынок, – сказал отец, – еще не утро. Я расскажу тебе самое главное – как мы доберемся на Нашу планету.
Ночь стояла тихая, каждый звук во дворе был слышен отчетливо: вот речка побежала быстрее, вот пес повернулся во сне, а вот лис застыл у дальнего стога и зашуршал сеном, услышав громыхнувшую цепь. Все эти звуки вместе назывались тишиной, и, если не задумываться, их словно бы не было.
Пранас слушал отца, широко распахнув глаза, и улыбался. Так было хорошо и сонно, что, собственно, и неважно, о чем шла речь. Постепенно просыпаясь, он становился серьезнее.
– Вот так, сынок, – сказал отец, – ты понял?
– Да, – ответил Пранас, – но не очень. Как-то все запутанно. Ты объясни понятно: что такое бифштекс, при чем тут я и зачем нужно ради этого всего просыпаться среди ночи? Может быть, утром, на лугу? Я так люблю слушать твои истории во время завтрака.
Отец хотел сказать что-то еще, но потом просто улыбнулся и еще раз ткнулся в бок мокрым носом. Пранас положил голову на копыта и сладко засопел. Стало только немного обидно, что утро наступит скоро.
* * *
Он все понял в ту секунду, когда проснулся. А пока шли на луг, обдумал еще несколько раз. Отец шагал рядом и грел его.
– Как же так, папа, – спросил Пранас, – меня съедят?
– Да, – ответил отец, – съедят.
Потом какое-то время Пранас молчал и жевал безвкусный клевер.
– Я не хочу, – сказал он, – я сбегу.
– Куда? – спросил отец.
– В лес, например.
– В лесу ты умрешь от голода и холода, но еще быстрее тебя съедят волки.
– Хорошо, тогда в город.
– Там тебя поймают в первый же день и сразу отправят на бойню.
– Получается, нам некуда сбегать?
– Да, сынок. Кроме Нашей планеты! Там живут души всех съеденных коров.
– Всех-всех-всех?
– Конечно! Души летают над лугами, а луга – сочные, зеленые, их много, там вообще – одни луга.
Пранас продолжал жевать, и уже не потому, что хотелось есть (есть уже точно не хотелось), а чтобы не привлекать внимания Игнаса.
– Мечисловас знал обо всем, когда уезжал в город?
– Конечно, сынок, я рассказал ему.
Значит, он знал и не попрощался!.. Грустно так улыбнулся, ткнулся в бок губами и пошел вместе с остальными бычками в грузовик.
– Я же еще очень молодой, – сказал Пранас, но отец не ответил, потому что все уже было сказано.
Пригнали стадо с соседнего хутора. Жалмарге улыбнулась издалека так ласково, как никогда даже солнце поутру не улыбалось. Но эта нежность уже ничего не значила, потому что с ней ничего нельзя было сделать.
* * *
Ночью Пранас не мог уснуть. Ворочался, вставал, ложился, и все без толку. Потом задрожал от страха и еле устоял на ногах. Он не знал, как именно будут его резать, и невольно каждой частью своего тела пытался представить страшное, горячее проникновение ножа.
