— Клара, нам надо встретиться как-нибудь, только вдвоем, без всех, — выдыхает Люсиль так тихо, что Клара не уверена, хорошо ли ее расслышала.
Люсиль поигрывает зажигалкой и прячет глаза, не может выдержать открытый, удивленный взгляд Клары.
— Я знаю… Я всегда была отдельно… Но меня это достало. Не могу я больше терпеть мир, в котором живу. Хочется поговорить с кем-то живым, настоящим…
— Конечно, когда хочешь. Да, подозреваю, тебе бывает непросто, хотя со стороны кажется…
— Я позвоню тебе завтра утром? И решим, когда пообедаем…
Клара кивает. Вот так… Несколько фраз — и Люсиль превратилась в обычного человека. У Люсиль проблемы! Клара почти счастлива. Не то чтобы она радуется печалям подруги, просто внезапно ее собственная жизнь обретает смысл и все экзистенциальные вопросы, которые она бесконечно себе задает, перестают быть пустыми и напрасными. Ее всегда интересовало, зачем Люсиль ходит на их девичники. Иногда она, конечно, про них забывала, но, в целом, была скорее верной подругой. И щедрой. Она уверяет, что ей это ничего не стоит. И ненавидит, когда ее благодарят. Люсиль нашла матери Аньес место секретарши в офисе своего фонда, одолжила денег отцу Жозефины, когда грянула налоговая проверка. Это она организовала первую выставку работ Рафы, она свела Филиппа с богатыми английскими клиентами, друзьями Дэвида. Она никогда не бросала их в беде. С безразличным видом, без всяких нежностей, она оберегает их и поддерживает. Такое вот ненавязчивое присутствие. Мы все знаем, хоть и не признаемся себе в этом, что если вдруг что случится, деньги Люсиль здесь, на месте. Она дарит нам детскую беззаботность и защищенность, чувство, что ничего серьезного с нами не произойдет. И впервые за долгие годы дружбы Клара чувствует себя на равных с Люсиль. Ей хочется обнять подругу, поцеловать ее, но она сдерживается.
— Я бы с удовольствием пропустила стаканчик, — говорит Клара, охваченная непонятной радостью. — Мы их подождем или нет?
— Не будем ждать… Мы же способны уговорить вчетвером две бутылки, ведь правда?
Она потушила сигарету, закурила новую.
— Знаешь, я становлюсь настоящей алкоголичкой…
Весь вечер они пьют. Едва прикоснулись к горячему, заказанному в ресторане. Жирный гуляш с клейким рисом. Клара была не в том настроении, чтобы готовить. Аньес больше не плачет. Вид у нее после шампанского вполне веселый, но взгляд остается сумрачным. Она старается изо всех сил. Злится, что привлекла к себе внимание столь жалким способом. Клара не может не признать, что душа компании — Люсиль. Мы все, каждая на свой лад, хотим обаять ее, заинтересовать, рассмешить. Никто из нас не держится естественно в ее присутствии, думает Клара. Выжимаем из себя лучшее. Мы робеем перед ней и боимся это показать. Вот и фальшивим. Жозефина как-то нарочито оживлена, неестественно хохочет, изо всех сил стараясь быть забавной и остроумной.
— Ну короче… История про Джерри Холл, которую спросили, как ей удалось удержать при себе Мика Джаггера и заставить его жениться…
— Да это какой-то фиктивный брак, — возражает Люсиль. — Они вроде даже не расписаны…
— Ну и что: она родила от него троих детей, и он по-прежнему живет с ней. В этом все дело. В общем, она ответила: «Очень просто: когда я вижу, что у него измученный, рассеянный, озабоченный вид, я все бросаю и занимаюсь только им… Главное при этом не бояться испачкать коленки!».
Жозефина звучно смеется, делает вид, что сейчас лопнет, Аньес фыркает, Клара улыбается. Люсиль кивает, не изменившись в лице:
— Все жены богачей прекрасно знают, что удержат мужа, только если будут вести себя как законченные куртизанки… Это целое искусство. Тут не расслабишься!
— О, Люсиль! — смущенно говорит Аньес, краснея и опуская глаза. — И это говоришь ты?
— Да, я, потому что знаю, о чем говорю… Они женятся на нас, пленившись нашим изяществом и манерами, а потом требуют носить чулки с поясом и хотят блядства в постели.
— Наверно, весело изображать шлюху? — мечтательно произносит Жозефина. — Перед Паре сколько в поясе ни крутись, он все равно уснет, отбоярившись кучей пациентов на утро!
— Но мне это никогда не нравилось, — бросает Люсиль. — Помните, еще совсем девчонками, что вы чувствовали, когда целовались с парнем? Я — так ничего.
— Значит, ты ничего не делаешь? — интересуется Жозефина.
— Ну а как же! Приходится. Я теперь крупный спец в этих делах… вот только ничего не чувствую. Разыгрываю возбуждение, изображаю голосом всякие страстные модуляции, но чисто механически…
— А он не замечает? — восклицает Жозефина.
— Видимо, нет, раз держит меня при себе.
— А если попытаться с кем-нибудь другим? Если завести любовника? Для удовольствия…
— И бояться, что подхвачу СПИД? Хорошенькое удовольствие!
Слово звучит так сильно, так страшно, что Клара застывает в ужасе. Аньес и Жозефина тоже молчат, потрясенные признанием Люсиль. Никогда они не слышали от нее таких речей. Они смущенно, растерянно смотрят на нее, потом отводят взгляды. Крутят в руках бокалы и изучают капли жидкости на дне. Тишина. Долгая, невыносимая для Клары тишина. Прошлым вечером, поедая цыпленка «кокоди», она поклялась себе в одиночку выдержать это испытание. Но уже утром позвонила Филиппу, нарвалась на автоответчик. Попыталась поговорить с Жозефиной, но та ушла за продуктами и вернулась только к ужину. Она колебалась. Она была готова признаться. Если бы Жозефина хоть на минуту замолчала, она бы выложила свой секрет, но та болтала беспрерывно, требовала вина и колбасы, хохотала без причины. Разглядывала черную грязь, извлеченную мастером из «Дарти», растирала ее в пальцах. Кривляясь, спрашивала: «И как мужик? Клевый, нет?». Клара замкнулась в себе, в своем молчаливом неодобрении. Она почти ненавидела Жозефину за черствость, злилась, что подруга не чувствует ее смятения, — но ответила, сама того не желая: «У него джинсы так низко на бедрах висели, что трусы видно!». Жозефина запрокинула голову и разразилась хохотом. Хохотом злобной самки, которая издевается над всем мужским полом, лишает его всякого достоинства, хохотом жены, которой пренебрегает муж и которая жаждет мести! И гнев Клары усилился вдвое. Гнев и стыд за ту часть себя, которая ей самой не нравится: ах, ты смотрела на его джинсы? А как же, смотрела и заметила, какие трусы вылезают из джинсов, синие хлопковые трусы, ты еще подумала, что такие трусы продаются в супермаркетах, что, наверно, жена ему купила эти трусы заодно с продуктами. И какую-то долю секунды ты презирала этого славного малого за такую ерунду. Он потерял право быть героем твоего романа… А еще гнев на Жозефину, которая заполонила собой все вокруг и лишила ее возможности выплеснуть свое смятение. Лишила хотя бы минутного штиля, того умиротворяющего молчания, какое располагает к откровенности, позволяет сменить тон, сказать простыми словами очень важную вещь.
Клара никак не может унять дрожь. Она обхватывает себя руками, баюкает, но страх оказывается сильнее. Страх перед самым худшим. Страх, что ее любовь, их любовь, завершится трагедией. А если он солгал ей? Если он уже знал, что заболел, и не осмелился признаться? Поэтому-то она сегодня и позвонила Филиппу. Что, если Рафа хотел поберечь ее, подготовить? Не сказал ей всю правду? Она закрывает лицо руками и тяжело вздыхает.
