/
Гадаю по фотографии, можно в электронном виде.
/
Пересчитав купюры, мент заметил меня. Изображая пьяного, я схватился за водосточную трубу, спрятался за угол.
Железная урна примерзла, подалась не сразу.
Мент, воровато озираясь, шел в мою сторону.
От удара по лицу он упал навзничь, глухо стукнувшись головой.
Откатилась в сторону шапка. Несколько секунд он шевелил ногами, потом затих. Когда я отстегнул пистолет, стал беспомощно шарить по воздуху. Мне захотелось снова ударить его или застрелить – прямо здесь, на месте.
Я переложил пистолет в правую руку, взвесил на ладони.
На рукоятке, облепленной снегом, виднелась крошечная звездочка.
24
Утром в церкви трезвонили как на пожар.
“Сколько вчера выпили?” – В затылок ударила волна тяжелой, одутловатой боли. Уснул без штанов, но в рубашке. Ботинки на столе, рядом пустая бутылка. “Нормально”.
Вспомнился ночной трамвай и что в салоне вместо сидений стояли столики. Что я с кем-то пил и закусывал там, в салоне. Но кто были эти люди? Куда ехали?
Сглотнул, пытаясь унять тошноту. Еле попадая в кнопки, набрал номер.
“Ресторан „Carrea’s”, Марина, доброе утро!” – защебетали на том конце.
– Бутылка шампанского и омлет с семгой.
“Первый раз заказываете?”
– Да, – прохрипел в ответ. – Нет. Какая разница!!!
“Хорошо!” – Девушка стала принимать заказ.
Одежда валялась на полу. Я поднял брюки. Из кармана торчал мятый конверт без адреса, районная газета. /Часто здесь бывает этот лейтенант?/
//
Странно, как быстро история с соседкой вылетела из головы.
Трясущимися пальцами вскрыл бумагу. “Дорогой…!” – дальше на открытке значилось его имя. “Общество любителей русской книги имеет честь пригласить Вас на очередное заседание. Место встречи у Трех
Ангелов”.
Я отбросил бумагу, обхватил голову.
“Три Ангела, бред какой-то. Сюжет плохого фильма с претензией”.
Но к раздражению примешивалось любопытство. Как будто мне подкидывают карту и нужно дать сдачи. “Какие в наше время любители книги?”
Закипел чайник, я взялся за ручку. На глаза попалось круглое клеймо фирмы. “Пистолет!”
Но среди вещей оружия не было – только выпала связка ключей, веером.
“Ключи нужно было оставить в квартире!”
Голос в трубке рапортовал, что завтрак будет доставлен через пятнадцать минут.
25
Сначала следовало избавиться от ключей.
Неплохо также выяснить, что произошло вчера ночью. “Может быть, никакого пистолета не было?” Перед завтраком махнул рюмку водки, запил минеральной с лимоном. С нежным выхлопом открыл бутылку “Круга”.
После шампанского тошнота и головная боль исчезли. Проглотив пару ломтей омлета, стал собираться. Вывернул наизнанку дубленку, вроде тулупа. Рыжая ушанка из лисицы; валенки, вышитые бисером.
“Приключения итальянцев в России”.
В воздухе кружился снег, мелкий и блестящий на солнце. У церковной ограды, как обычно, топтались нищие. Их оказалось больше обычного, человек десять. Я сел рядом, привалился к ограде. Набрал в легкие кислорода и шумно выдохнул – так, что в глазах потемнело. Но никто из нищих не обратил на меня внимания. Только одна тетка, с розовой пленкой на глазу, бросила картонку. “Сунь, отморозишь”. И снова уткнулась в каракулевый воротник.
Прошло минут десять. Неожиданно все засуетились, заерзали.
Приготовили плошки и баночки. Из богатой машины выпростался кудлатый батюшка. Ощипав воздух мелким крестом, широко двинул к церкви.
Следом устремилась стайка невзрачных православных девушек.
За батюшкой вылез дядька с гладким, как яйцо, лицом. “Спасигосподи, спасигосподи”, – тут же зашамкали нищие. Разжав ладонь, я увидел в руке червонец.
Прошло еще минут пять. В переулок въехал экскаватор. Из фургона на снег спрыгнули рабочие в оранжевых робах, перекрыли движение. На минуту предметом общего внимания стал “кадиллак”, который никак не мог развернуться, и девушка за рулем с вздернутым подбородком.
Ковш легко взломал покрытие, дальше стали махать лопатами. Земля в этом месте не замерзла, рабочие ушли в нее по пояс. Я наблюдал за ними еще некоторое время, после чего развернул газету. На второй полосе была напечатана фотография писателя, с которым я познакомился в поезде.
26
“…что касается Москвы, то на ваш вопрос я отвечу так – мне гулять в городе страшно. Дух Москвы полностью утрачен, исчезла атмосфера, аура, которая сохранялась даже в самые страшные времена. Взамен
Москвы прежней ничего достойного предложено не было. Город стал призраком, каким-то муляжом. Фальшивкой. Где неодушевленное новое уничтожает еще живое старое. Да, Москва исчезает на наших глазах – кварталами, районами. Но почему-то никто не бьет по этому поводу тревогу. Все заняты своими делами! А ведь там, где вчера глаз радовали старые фасады, сегодня зияют дыры. Исчезает пейзаж, который был частью нас, меня. И вот в одночасье сгинул, оставив в душе дырку. Что мне с ней делать? Чем залатать? Силуэтами копий, новых зданий? Но они такие пугающие, такие немосковские. Прежние – и вместе с тем другие. Как будто в городе, в моем/ доме,/ пока я спал, поменяли мебель. Украли старое и втихаря внесли новое, яркое и неживое. Родной перекресток с виду как раньше, но подойдешь ближе – все чужое. Все – подделка архитекторов, ни один из них не составит себе славу великого или хотя бы выдающегося. И показывать внукам что-то по части современной архитектуры мне, например, будет нечего.
…Увы, мы живем в неказистых, неталантливых снах современных архитекторов. Бродим по коридорам, спроектированным руками троечника. И все-таки в этой шизофренической ситуации есть своя выгода. И касается она прежде всего нас, писателей. Ведь что такое писательское ремесло? В чем оно состоит? В том, чтобы создавать призраков! Чтобы строить воображаемые миры и проводить в них большую часть времени. Брать с собой в эти миры все то, что ускользает, уничтожается здесь. И призрачная, исчезающая Москва есть идеальное место жительства для современного писателя. Который тоже всегда раздвоен, живет на два дома…”
27
– Ну наконец-то! – сказала женщина в шубе.
Я отложил газету, поднял голову.
– Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй.
Ее подружка, в дутой куртке, неистово перекрестилась на Николая
Угодника. Искоса глянула в мою сторону.
Мне пришлось уставиться на заплеванный снег.
– Лишай третий месяц не сходит, – пожаловалась шуба.
