Она и впрямь заметила. Остановилась как вкопанная, точно на камень налетела. Камеристки обтекли застывшую фигуру, и на улице не осталось ни души. Клод махнула камеристкам и присела на корточки, якобы поправляя обувь. Я бросил монетку так, чтобы кругляш подкатился к ногам Клод, и шагнул на дорогу. Пока я шарил в пыли, мы во все глаза глядели друг на друга. Я не посмел к ней притронуться — мужчина моего сословия не прикасается к девушкам ее сословия посреди улицы.
— Я по тебе скучала, — шепнула Клод.
— Я тоже. Придешь ко мне?
— Я бы с радостью, но…
Но прежде чем она успела договорить, а я — объяснить, где меня искать, к нам подлетела Беатрис, по пятам за ней семенил еще один слуга.
— Убирайся, — прошипела Беатрис, — пока госпожа Женевьева не видит!
Слуга сгреб меня в охапку и пихнул на обочину, а Клод сидела на корточках и следила за мной своими ясными глазами.
Потом я видел ее мельком — раз или два, но, наверное, против судьбы не попрешь. Как ни крути, она знатная дама, нам нельзя вместе показываться на людях. Сколько бы я ни мечтал затащить ее в постель, существовало препятствие в виде камеристок, не спускающих с нее глаз, препятствие, одолеть которое было, скорее всего, мне не по силам. Я гулял с другими женщинами, но ни одна не приносила мне удовлетворения. Всякий раз от свиданий оставался горький осадок, ощущение такое, будто ты пивная кружка с недопитым пивом. Сейчас при виде дамы на «Вкусе» у меня возникло схожее чувство. Чего-то ей явно недостает.
Леон привстал и потянулся собрать рисунки.
— Un moment.[19]— Я придержал эскиз «Моего единственного желания». Дама казалась застывшей, точно соляной столп, в руке — драгоценности. Надевает она их или снимает? Я так и не разобрался до конца.
Леон прищелкнул языком и скрестил руки на груди.
— Ты даже не взглянешь?
— Чего я тут не видал, — пожал плечами Леон.
— Скажи честно, они тебе не нравятся, несмотря на все твои похвалы.
Леон переставил коробочку для пряностей обратно на полку к другим безделушкам.
— Ковры нынче в цене. Потом, они вполне отвечают своему назначению — придать большому залу Жана Ле Виста торжественный вид. Что же до твоих дев — нет, они меня не прельщают. Я предпочитаю более полезные вещи — блюда, сундуки, подсвечники.
— Ковры тоже полезны — от них в комнате теплее, светлее и шероховатости на стенах не видны.
— Верно. Но мне ближе простые узоры — наподобие этого. — Он указал на небольшой настенный ковер с мильфлёром. — Я не охотник до дам, обитающих в мире грез, но вполне допускаю, что для тебя они существа из плоти и крови.
Если бы, подумалось мне.
— Ты мыслишь слишком приземленно.
Леон склонил голову набок.
— Таков закон выживания — для меня и для всего моего рода. — Он принялся укладывать эскизы. — Ты, в конце концов, будешь работать или нет?
Я наскоро доделал рисунок — мужчины и женщины следят, как соколы нападают на цаплю, по нижнему краю бегут собаки, фон заполняет мильфлёр. Я уже достаточно поднаторел в эскизах, благо изготовил их кучу. А благодаря Алиеноре и ее саду даже освоил мильфлёр.
Леон смотрел, как я рисую. За художниками любят наблюдать. Для многих это зрелище сродни выступлениям фокусников или ярмарочных артистов. Мне всегда легко давалось рисование, хотя многие, взявши уголек, водят им, словно горящей свечкой.
— За эти месяцы ты многому научился, — сказал Леон.
Я только передернул плечами:
— Я тоже умею быть приземленным.
Ночью мне приснилась полоска ковра, а на ней лицо Клод. Пробудившись, я обнаружил под собой липкую лужицу. Давненько такого со мной не случалось. На следующий день я отправился в Сен-Жермен-де-Пре, где у меня жил приятель, разбирающийся в соколиной охоте. На самом деле любой из обитателей улицы Сен-Дени просветил бы меня не хуже, но тогда отпал бы предлог пройтись по улице Фур и взглянуть на дом Ле Вистов. Я уже порядочно не появлялся в их краях. Ставни на окнах стояли наглухо закрытыми, хотя только-только минула Пасха, так что перебираться в Лион казалось еще рановато. Я подождал, но никто не входил и не выходил из дверей.
Приятеля дома тоже не оказалось, и я ни с чем поворотил обратно. Войдя через ворота Сен-Жермен, я стал прокладывать себе дорогу через толпу, лавируя между скучившимися под городской стеной лотками, когда мой взгляд упал на старую знакомую, которая торчала возле лотка зеленщика и хмуро взирала на пучки молодого латука.
Она заметно спала с тела.
— Мари Селест. — Имя вырвалась у меня само собой, я даже не подозревал, что оно отложилось у меня в памяти.
Девушка обернулась и взглянула на меня без всякого удивления:
— Что тебе?
— Ну-ка улыбнись.
Мари Селест что-то буркнула себе под нос и, повернувшись ко мне спиной, принялась перебирать салат.
— У этого все листья в пятнах, — сказала она зеленщику.
— Возьми другой. — Тот равнодушно пожал плечами.
— Ты для кого покупаешь — для Ле Вистов?
Мари Селест, поджав губы, продолжала рыться в пучках.
— Я там давно не служу. Мог бы и знать.
— Почему?
— Отлучалась к матери рожать. Клод обещала замолвить за меня словечко. Я возвращаюсь, а у них уже другая служанка, я — к хозяйке, а та и слышать ничего не желает.
При имени Клод меня затрясло от желания. Мари Селест взглянула на меня с подозрением, и я отогнал низменные мысли.
— Как дитя?
Пальцы Мари Селест на миг замерли, затем опять затеребили салатные листья.
— Отдала ее на воспитание монахиням. — Она встряхнула пучок.
— Как отдала? С какой стати?
— Думала выйти на службу, у меня все-таки мать на руках. Она старая и больная, и нянчиться с младенцем ей не по силам. В общем, что сделано, то сделано. В ту пору у меня даже места не было на примете.
Я ничего не сказал, только подумал: вот и спровадили мою дочь к монашкам. Кто бы мог ожидать?
— Как ты ее окрестила?
— Клод.
Я наотмашь ударил Мари Селест по лицу — она даже салат выронила.
— Эй, ты! — заверещал торговец. — Уронила — плати!
Мари Селест разрыдалась. Подхватила корзинку и бежать.
— Ну-ка подбери! — не унимался торговец.
Я поднял латук — с него опадали листья, — шваркнул его на прилавок поверх груды зелени и припустил следом. Когда я нагнал Мари Селест, она была вся пунцовая — от бега и от слез.
