Он остановился. Повернулся к ней. И из холодной темноты ледяным душем пролился бесстрастный голос:
— В феврале девяносто пятого в Черноречье «духи» двух ребят ночью утащили с поста. Молодые были, первогодки. Заснули, наверное. Утром мы их нашли. Истерзанные, как будто их сумасшедший мясник разделывал. У одного член отрезанный на лоб пришит и надпись вырезана: «Это слоник». А на следующую ночь уже мы к этим волкам в гости отправились. Нужно было подходы найти к кварталу частных домов, который они контролировали. Там в садике один домик маленький стоял. А возле него — часовой. Тоже молодой пацан, и тоже носом клевал. Я его снял тихо. Вошел в дом, а на полу восемь человек спят… Царь потом ругался-ругался, что нам такая удача подвалила, а мы ни одного «языка» не привели. «Ты, — говорит, — как тигр уссурийский. Тот, пока всех волков в своем лесу не передавит, не успокоится». А в конце рукой махнул: «Хотя я бы и сам после этих «слоников» не удержался. Ладно, иди, Тигра!» Вот так и окрестил.
— Ты их всех убил?
— Всех. Тебе нужны подробности, как я это сделал? Тебе рассказать, как ведут себя люди, которых ты убиваешь? Или как выглядит горящий город, заваленный трупами? Не только боевиков и солдат — стариков, женщин, детей…
— Сережа, остановись! Не нужно быть со мной таким… До меня только дошло: ты не себя щадил. Ты меня хотел уберечь и мой праздник… Я представить даже не могла, что тебе придется вспоминать такое. Прости, пожалуйста. Михалыч так легко про все это рассказывал, мол, прошло — и слава богу. А ведь это — кровь, и смерть, и боль. А я влезла… прости. Вот почему вы все как братья родные. Но просто удивительно, я бы в жизни не подумала, что каждому из вас пришлось такое пережить, настолько все ребята простые и веселые.
— А чего нам выделываться? Мы и сами себя, и друг друга во всех видах видели. В бою и в грязи, в геройстве и в отчаянии, при параде и с полными штанами под минометным обстрелом. Цена каждому там была определена. Как щеки ни надувай, здесь к этому ничего не добавишь. А веселые… Ты знаешь, как мы все, от костлявой увернувшись, теперь жизнь любим? Ты видела, как ребята едят и пьют? Водочку тянут с расстановочкой, с выдохом. Бутерброды сооружают: рассмотрит со всех сторон, полюбуется, травкой какой-нибудь украсит и не спеша — в рот. Не жрут на скорость, а наслаждаются.
— А с женщинами?.. — уловив, что голос Сергея потеплел после ее бурного и виноватого монолога, рискнула пошутить Марина.
— От женщин отбоя нет. Ваша сестра настоящих мужиков за версту чует. Есть, правда, экземпляры с испорченным обонянием. Но это — от долгой жизни в большом городе. Облучение, задымление, деловое очумение. Но мы и здесь не спешим. Ведь если ты в чистом лесу, на свежем воздухе, после сытного ужина и пары рюмок разговариваешь с симпатичной женщиной, то ты скорее жив, чем мертв. А?
Последняя мысль, которая пришла к ней перед сном, была совершенно неожиданной:
«А ведь он не просто убивал. Он был готов и сам умереть. За солдатика, даже имени которого не знал. Что же он сделает с тем, кто поднимет руку на его жену или ребенка? Помнишь того подонка, что лапал тебя в подъезде, не удовольствовавшись отнятой сумочкой? А если бы рядом был Сергей… Стоп-стоп-стоп! Марина Ивановна, милая, а при чем здесь вы? Кто вы ему?»
Запоздавший ноябрьский дождь слизнул почти весь снег, выпавший было в конце октября. Кое-где остались грязновато-белые островки, прихваченные корочкой льда, но они своим жалким видом лишь наводили уныние. И только ночной морозец хоть как-то украсил полянки, рассыпав замысловатыми белыми дорожками на черно-буром ковре опавших листьев мелкие хрусталики инея.
Влажный холод на ходу пробирался под полы теплой, пятнистой, как и все ее одеяние, куртки, лез в рукава, румянил щёки. Да!.. В той одежке, в которой она собиралась покорять дремучий лес и охотиться на свирепого вепря, цокать бы сейчас зубами со скоростью хорошего барабанщика.
— Бр-р-р!
— Говорил я тебе: не поддавайся на провокации. Водочка, она обманчиво греет. Только сосуды расширит, тепло из организма выбросит, и все. Лучше бы еще чашку бульона выпила.
— А где ты был, когда они мне разъясняли, что кабан только на свежий запах идет. Причем, видите ли, «охотникам пить нельзя, им стрелять». А я должна жертвовать собой ради общего успеха!
— Хорош, алкашик, наивной прикидываться. Ужас, посмотрели бы на тебя утром твои великосветские друзья. И ладно бы шампанское…
— В жизни всегда есть место авантюре!
— Молодец, усвоила… Ну вот мы и пришли.
Выбрав место, с которого хорошо просматривалась широкая поляна, переходящая в просеку, Сергей быстро расчистил его от жесткой, неперепревшей листвы, от похрустывающих прутиков. Полукругом воткнул несколько жердин по обе стороны от красивой развилистой березы. Заплел их дубовыми, еще сохранившими листья ветками. Сзади темным буро-зеленым частоколом торчал какой-то куст. На таком фоне, да еще и за импровизированным плетнем, охотник в камуфляже становился невидимкой. Зато сам он мог видеть все, что происходило на линии огня, и стрелять свободно.
Встав за березу, Сергей несколько раз, плавно скользя то в одном, то в другом направлении и вскидывая ружье к плечу, проверил, насколько удобна оборудованная позиция. А затем, постелив под березой офицерский плащ-накидку, уложил на него сложенный вдвое пуховый спальник.
Марина, прогулявшаяся за группу деревьев неподалеку и решившая тихонько подкрасться к Сергею, замерла. Его невероятно легкие, бесшумные, пластичные и в то же время угрожающе-хищные движения напомнили ей какой-то первобытный охотничий танец, то ли виденный в каком-то фильме, то ли дремавший в ее подсознании со времен Великой Праматери.
— Хорош прятаться, диверсантка, — не оборачиваясь, сказал Сергей, — я тебя давно услышал.
А потом они сидели, прижавшись спина к спине, чувствуя тепло друг друга, и шептались, повернув головы навстречу.
— С чего вы взяли, что кабан там пойдет, где вы стоите? Лес большой, а вас на номерах всего четверо.
— У зверя свои тропы есть. Мы этот лес хорошо знаем. Плюс — опыт, знание повадок, интуиция…
— Но временами приходится все-таки на деревьях сидеть…
— Михалыч разболтал?
— Сама подслушала!
— Ну ты даешь! Все больше убеждаюсь, что ты — наш человек, Звездочка! — Тихо засмеявшись и протянув руку назад, он слегка шлепнул ее ладонью… ну, в общем, чуть повыше подстеленного спальника.
— Что за вольности, — шепотом возмутилась Марина, — немедленно извинись.
— Хорошо. — И он, все так же, не разворачиваясь, ласково погладил то место, куда попал шлепок.
Марина решительно вынула из ножен свой подарок, повернулась к Сергею и, обхватив его за плечи одной рукой, другой поднесла сверкнувшее лезвие к носу нахала:
— Вот! Видел?!
И что-то произошло. Взбесившаяся земля крутнулась под ней, мелькнул зеленый спальник, белые стволы берез… Нож выпрыгнул из руки и куда-то улетел. В широко распахнувшихся глазах закружилось бездонное небо и тут же исчезло: его лицо, его глаза — глаза Тигри — оказались слишком близко. Огненные жесткие ладони… а губы… невероятно нежные, как у ребенка… Его жаркий шепот:
