Она легла под одеяло (простыню), примостилась совсем высоко на подушку, выставив задницу чуть ли не под нос Светке.
- Поласкай меня там пальчиком, - сказала она подруге, а та уже сама гладила ладошкой ее гладкие ягодицы.
- Давай, ещё пальчик, ещё…
Светка нехотя подчинялась.
- Давай всё, все, всю – не бойся, у тебя миниатюрная ручка… это даже меньше, чем та штучка!..
Светка выполняла осторожно, постоянно смачивая слюной и влагой из Ксю.
Погрузив всё, начала двигать рукой, второй держа Ксю за талию. Та извивалась, довольно постанывала и шептала «Ещё, ещё!»… А ещё уже сама влезла пальцем к своей визави.
Вскоре она из пассивной превратилась в активную. Светкина ручка уже была свободна, а вот три пальца Ксю ворвались в тесноту брыкающейся, вырывающейся жертвы.
- Не надо, не надо… - стонала она, грубо кантуемая более сильной девушкой.
- Конечно не надо: у меня ведь кулак в два раза больше твоего – кто же скажет надо! Но ты не бойся: вот смазочка… не бойся: я тебя так продеру – на всю жизнь запомнишь… тебе же понравилась боль, да?
- Нет! нет!! не-э-э-эт!!! – кричала почти в голос, но её сильно ударили в живот, под рёбра, она икнула, ёкнула, пукнула, а Ксю, воспользовавшись паузой расслабления, отвлечения внимания через силу втиснула весь кулак. Светка дёрнулась и испустила отвратительный стон. Она плакала и пищала, как маленькая девочка, как грудной ребёнок, как будто ее резали. И билась и дрожала.
- Замри, дура, тебе надо привыкнуть. – Приказала Ксю, свободная рука которой фиксировала рот мученицы – the second fist is in the mouth.
Света заливалась слезами, ей было всё хуже, а когда вынимали, чуть вообще не сдохла. Она проклинала Ксю, хотела даже уйти домой, но не смогла. Она корчилась, лёжа на спине и согнув в коленях ноги, держась за живот, стонала «Живот, живот…» И рыдала почти в голос, своевременно заткнутая Ксюхой.
Ксю потащила ее в сортир буквально на руках.
Потом обратно.
Потом опять.
- Я опять, опять хочу в туалет – и писать, и ка-какать… но получается только каплю, а потом опять хочется… И там - и впереди, и сзади всё жжёт, и где-то внутри, в боку жжёт, - плакала она, шепча Ксю в ухо.
- Что ты мне плачешься, думаешь, я не знаю этих ощущений? Думаешь: это серьёзно настолько, что надо вызвать «неотложку»?! Ха-ха! Думаешь, я могу тебе помочь? Нет! Терпи. Терпи, моя малышка, ляг и спи, забудься, я с тобой… всё успокоится и пройдёт где-то через полчаса… Я понимаю: страшные рези… Ничего… завтра и послезавтра тоже всё будет болеть, кремом помажешь и всё пройдёт… А сейчас я тебе впрысну чуть-чуть мяты для успокоения и дам таблетку для сна.
Со спрынцовкой Ксю действовала уже очень деликатно, после заботливо уложила пациентку, укрыла и держала ее почти до рассвета, не пуская в туалет. Та пыталась вырваться, пыталась бить Ксю, но только попёрдывала очередями со звуком как в воде. «Тварь, тварь, убью… ты мне не подруга, уйду…» - сдавленно стонала и форсированно шептала она. А Ксю в ответ только каждый раз целовала её в щёчку – как целуются подружки при встрече, как братик целует сестрёнку.
Вскоре они уснули.
Вопреки всем своим ожиданиям, я наверно быстро заснул. Какая-то зима, мороз, всё белое, чёрное, чёрно-белое, даже дома холодно – дома у Санича. Мы с Саничем обманываем О. Фролова: говорим, что у нас дела, что идём снимать телепередачу (!). Уходим от дома, крупными хлопьями валит снег… О.Ф., голый, выскакивает на Саничев балкон и кричит: «А как передача-то называется?» - «Бог и время»!» - отвечает Саша, широко улыбаясь. Мы с ним в обнимку и подбарахтываем, напевая как обычно:
С одесского кичмана
Сбежали два уркана…
О. Фролов плюётся, а нам очень весело. Мы вновь затягиваем куплет из Аркадия Северного:
Сегодня свадьба в доме дяди Зуя
А дядя Зуй сидит как жирный кот
Маруську бряколку косую
За Ваську замуж отдаёт!..
Ат-да-ёт! Ат-да-ёт! Атдаёт!!!
Тут я проснулся – как бы от холода и стыда. Было невыносимо жарко и жужжали комары. Все храпели и сипели.
«Погода у нас хорошее», – вспомнил я строчку, обычно добавляемую мною в письма и не означающую, по сути дела, ничего. «Зимою хлад, а летом жир», как писал Хармс; весной, осенью невыносимо. Темно, снег хрустит, падает, засыпает, кружит, завывает - а ты сидишь, думаешь, представляешь, пишешь – думаешь, когда же конец этой зиме. Летом жарко, солнечно, некомфортно, всё чешется от пота, все суетятся, всё тебя терзает, ночью жарища, духота, комарьё, крики с улицы… Весна будоражит; осенью – каждый день как последний, весной – как первый, может… Было бы всё одно, «в одном флаконе», ровно, без перемен и вспышек!.. А весна и осень имеют сами несколько градаций – об этом я даже не могу написать тебе, дочка, не могу – физически. Или зимой – оттепель - это ведь совсем иное… А летом дожди и после них… Помню какую-то строчку, какой-то обрывок –
…после дождливой и ржавой погоды…
он не дождался этого утра…
или что ли:
…ржавое утро пришло в понедельник…
или:
…ржавое солнце взошло в понедельник
после дождливой…
Впрочем, не важно. Это было совсем давно, в самой что ни на есть юности – и это из группы «Красная плесень». Да, тогда слушали иной раз – Перекус, Яночка, Замире, Яха, Ленка, братец… А потом слушал один одну эту песенку и была одна такая погода летом…
И тогда я ещё писал так называемые «стихи»:
сегодня лето нынешнего года
вчера было лето прошлого года
завтра будет лето следующего года
все три лета одна и та же погода
да мне нравится дождь
пасмурная зелень капель
да мне приятно топтать одуванчики
где сорваны и сломаны «мечты»
растоптаны кровавые цветы
тебе дал по соплям
не девочка ты на диванчике
я их подарю твоей дочке
когда объестся на блядках
селёдочки со льдом из бочки
Лучше, я думаю, «из бочки» зачеркнуть, а написать «и луком». Впрочем, текст наверно можно совершенствовать до бесконечности, а как вот в жизни своей собственной свести концы с концами – прошлого, настоящего, будущего… разве только через… через (или через «с»? хотя вряд ли) – бабушка так говорила, когда ведро или другой какой-нибудь сосуд был наполнен, переполнен, и из него течёт уже… течёт…
# 3. – MI(minority).Мы с О. Фроловым как обычно сидим у себя, пишем – вернее, он сидит за столом, за печатной машинкой, а я диктую со своей кровати. Мы пьём пиво и очень веселы – как и в прошлый раз, когда мы впервые писали «под пивом», то есть под мухой – окосели, размякли, распустились, и мало что кроме мата получилось…
