— Пора сообщить полиции. Которая из этих кнопок?.. — спросила я, указывая на контрольную панель глиссера.
Следующие несколько минут мне пришлось туго. Центр опеки хотел знать, где я, чтобы выслать за мной эскорт и доставить домой. У О-Года, с другой стороны, не было ни малейшего намерения дать полиции взглянуть на свой глиссер, учитывая, какую вонь они могли поднять по поводу его «тюнинга» (хоть и «только для чрезвычайных ситуаций»). В итоге разведчики высадили меня на стоянке в природном заповеднике Черная Лоза, где четверо ошеломленных лесников поклялись, что защитят меня до прибытия военного отряда. Рамос пообещала, что вскоре со мной свяжется, и улетела в ночь.
Двадцать минут спустя флотилия из шести полицейских глиссеров подобрала меня и проследовала к дому, где меня держали в плену. Я почти ожидала увидеть, что там никого нет, а все следы моего присутствия уничтожены, но Рот и Бицепс были точно там же, где мы их оставили, все еще в отключке. Более того, команда следователей нашла записывающую аппаратуру, которую говнюки использовали для протоколирования моего «допроса»… хорошее, веское доказательство, заставившее глаза полицейского капитана засиять суровым блеском. Его звали Бэзил Четикамп — тонкий, как жердь, с гладкими розовыми щеками.
— Они думают, что можно прийти сюда… — почти про себя пробормотал Четикамп. — Эти флотские придурки думают, что можно прибыть на нашу планету…
За такие слова можно и влюбиться! Даже если Адмиралтейство начнет раздавать всем плату за молчание, они не купят Четикампа.
Я была рада, что уже не одна.
Уже рассвело, когда мы простились с домом в чаще леса. Четикамп не хотел разделять свой отряд, отправляя часть бойцов сопровождать меня, домой (оставшиеся должны были собирать вещдоки). Посему мы ждали, пока вторая группа следователей не прибудет сменить первую. К тому времени я уже воспользовалась полицейской системой связи, чтобы позвонить семье и сообщить, что я в полной безопасности, воплощение здоровья и сил…
… что воистину так и было, учитывая все происшедшее. Головокружение прошло, головная боль как с похмелья отстучала свое в висках, и к рассвету старая добрая усталость обустроилась с удобством — это было просто такое отупляющее изнурение, как от целой ночи на ногах, от которого я чувствовала ностальгию и общительность. Около четырех утра капитан Четикамп почувствовал, что честь обязывает его разразиться Великой и Значительной Лекцией для тех, кто уходит гулять в одиночестве, особенно когда знает, что может стать жертвой… но он был настолько доволен тем, как все обернулось, что не стал забираться слишком глубоко в дебри красноречия.
Четикамп рассказал, что полиция искала меня почти с самого момента похищения. Говнюки начали заглушать сигнал моего связующего кристалла еще до того, как загрузили мое бесчувственное тело в свой глиссер; и мировой разум, тоже не слишком довольный моим исчезновением из радиоконтакта, послал сигнал тревоги в Центр опеки. К несчастью для меня, глиссер говнюков обладал лучшим оборудованием для антиобнаружения, поэтому его невозможно было углядеть со спутника или нащупать наземным радаром. И все же Четикамп клялся, что ситуация у них была практически под контролем — конспиративная квартира Адмиралтейства точно попадала в радиус их поисков, так что они нашли бы меня, если бы их не опередила адмирал Фестина Рамос.
— Вы понимаете, — сказал он, — что вам лучше не доверять этой Рамос?
— Почему?
— Хороший полицейский, плохой полицейский, — ответил он. — Классический прием. Два злобных солдафона путают вас, а после рыцарь в сияющих доспехах мчится на выручку. Вы ему благодарны. Чувствуете себя обязанной. Это могло входить в их план.
— План, направленный на что?.. — спросила я.
— Дьявол меня побери, если я знаю. Но эта Рамос тоже адмирал, даже если утверждает, что ее руки чисты.
Я не тупица, эта мысль уже приходила мне в голову. Но все же этот инцидент с похищением крепко подмочит репутацию Высшего совета в глазах общества; я находила маловероятным, что они решатся на такое только для того, чтобы Фестина Рамос завоевала мое доверие.
Такого ничтожества, как Фэй. В великих махинациях адмиралов я была только лишь мелкой сошкой.
7 ПОЛНЫЙ ПСИХ
Снова моя семья возжелала приковать меня к кровати стальными кандалами, пока полиция не сочтет обстановку безопасной. Вы можете догадаться, что я им на это сказала. Вежливо.
Но у них были подготовлены отходные позиции. Они могли запросить у Центральной опеки круглосуточный надзор. Они могли нанять телохранителя. Они могли купить мне гелевое ружье. Они могли завести еще одну собаку, но на этот раз свирепую, а не ласковую обжористую попрошайку, каких обычно приносил домой Баррет. (Конечно же, сам Баррет это и предложил. Какие бы проблемы ни сваливались на семью, в двух случаях из трех Баррет объяснял нам, как поправить дело: «Купите собаку».)
Типичная картина моей семьи в действии. Я позволила им попытаться помыкать мной, но в итоге они смогли только сказать: «Нам страшно, Фэй». И все их предложения были лишь неуклюжими попытками что-то предпринять, даже если они понимали, что это бесполезно. Они хотели вообразить, что опасность поправима, если мы будем все делать правильно.
Сама я не могла убедить себя в этом; поэтому я поспала пару часов и пошла на работу.
В отличие от многих офисов в центральной части Бонавентуры наш головной офис «Неусыпного ока» никогда не «очеловечивали»… что означало, что в офисе по-прежнему все было устроено для улумов — окна от пола до потолка и широкие внешние карнизы для удобных взлетов и посадок. Вместо стекла в окнах были прозрачные наномембраны: непроницаемые на 99 процентов, чтобы не пропускать птиц и насекомых, но достаточно пористые, чтобы впустить дуновение ветра и дать улумам почувствовать, что они не заперты.
Дополнительное преимущество состояло в том, что наниты в мембранах позволяли уполномоченным прокторам проходить туда-обратно между офисами и на карнизы. Проходить сквозь мембраны было, словно бросаться в пласт желе — твердая поверхность становилась тягучей там, где ты к ней прикоснулся, и цепко всасывала твое тело, пока ты вдавливался в нее, с хлюпаньем закрываясь за тобой и одновременно выпуская на другую сторону.
И еще кое-что о нашем офисе: это был дом на дереве.
Улумы ненавидели строить здания из бетона и стали. Впрочем, насосная станция № 3 строилась во времена улумов, и стены ее были бетонными. (Бетонные стены со множеством окон, не говоря уже о застекленном потолке.) Но как бы там ни было, улумы прибегали к таким строительным материалам в последнюю очередь — они были терпимы для таких плебейских мест, как водоочистные сооружения, но даже не рассматривались для единственной штаб-квартиры «Неусыпного ока» на всем Великом Святом Каспии. Вы же не запихнете Мону Лизу в грязную лачугу, правда?
Так что улумы поместили наш офис на дереве. Знак их неизмеримого уважения к «Оку». Или к деревьям. Сам облик этого дерева прямо-таки навевал эпитет «монументальный»: это было экваториальное растение решкент, он же вяз-капок, но удобренный таким количеством ферментов роста, не говоря уже о биоинженерных прижившихся привоях и генах-усилителях долголетия… короче, превращение дерева в помещение для нашего офиса было подобно превращению зубочистки в тотемный столб. Его не просто сделали колоссально огромным, но и разместили на нем всякую всячину.
