Они были горсткой угловатых, прыщеватых, неуверенных подростков, а он был молодой взрослый. В конце концов ей пришлось это понять, хотя поначалу она считала, что этим бедным детям, которые держатся вместе из-за того, что их считают глупыми, трудными и неспособными угнаться за ровесниками, Бен нравится потому, что он еще тупее и заторможеннее, чем они сами. Нет! Гарриет обнаружила, что «банде Бена Ловатта» в школе завидуют, и многие мальчики, и не только прогульщики и изгои, хотели бы в нее вступить.
Гарриет смотрела на последователей Бена и пыталась представить его среди существ его породы, сидящих на корточках у входа в пещеру вокруг ревущего пламени. Или возле горстки хижин в чаще леса? Нет, Гарриет точно знала: дом этого народа был глубоко под землей, в черных пещерах, освещенных факелами, — скорее всего, так. Быть может, эти его удивительные глаза приспособлены к совсем другому освещению.
Гарриет часто сидела в одиночестве на кухне, когда шайка Бена за низенькой перегородкой в гостиной смотрела ящик. Они могли валяться там часами, весь день и весь вечер. Заваривали чай, делали набеги в холодильник, приносили пироги, чипсы или пиццу. Казалось, им все равно, что смотреть: им нравились послеобеденные мыльные оперы, они не переключали детские программы; но больше всего по душе им был вечерний кровавый пир. Стрельба и убийства, пытки, драки — вот чем они питались. Гарриет наблюдала, как они смотрят — казалось, будто они вправду были частью экранного сюжета. Они бессознательно напрягались и изгибались, скалились, делали торжествующие или жестокие лица; испускали стоны, вздохи, возбужденные крики: «Так его, давай!», «Вспори его!», «Вали его! Кроши его!» И стоны бурного соучастия, когда пули бьют в тело, когда хлещет кровь, когда визжит истязаемая жертва.
В те дни местные газеты полнились сообщениями о разбоях, грабежах, налетах. Иной раз вся шайка, и Бен в том числе, не появлялась в доме Ловаттов целый день, два дня, три.
— Где ты был, Бен?
Он отвечал безразлично:
— Был с друзьями.
— Да, но где?
— Ну, тут рядом.
В парке, в кафе, в кино, а когда появлялась возможность позаимствовать (или украсть?) мотоциклы — поездка в какой-нибудь городок на море.
Гарриет подумывала позвонить директору школы, но тогда о чем говорить? «Будь я на его месте, я бы только радовалась, что они смываются».
А полиция? Бен в руках полиции?
У этой компании, казалось, всегда было полно денег. Не однажды, не удовлетворившись тем, что нашли в холодильнике, они приносили кучу еды и весь вечер ее ели. Дерек (но только не Бен!) иногда предлагал ей:
— Хотите кусочек пиццы, уважаемая?
И она принимала, но сидела в стороне, потому что знала: они не хотели ее рядом с собой…
А еще там были изнасилования, в тех новостях.
Она изучала их лица, пытаясь соотнести с тем, что читала в газетах. Лица обычных парней; все они казались старше пятнадцати-шестнадцати. У Дерека был глуповатый вид: в жуткие моменты на экране он заливался нервным злобным смехом. Элвис был худой проворный блондин, очень вежливый, но, как она думала, скверный тип, с такими же холодными, как у Бена, глазами. Билли — неповоротливый, тупой, агрессия в каждом движении. Он настолько погружался в экранное насилие, что даже вскакивал на ноги и, казалось, исчезал в телевизоре — тогда остальные язвили над ним, он приходил в себя и усаживался снова. Гарриет побаивалась его. Да и всех их. Но, думала она, они все не слишком умны. Разве что Элвис… Если они крали (или хуже того), тогда кто все планировал, кто командовал ими?
Бен? «Он не знает собственной силы». Эта формула прошла с ним через начальную школу. Как он справлялся с приступами ярости, которая могла полностью захватить его? Гарриет постоянно тайком выискивала порезы, синяки и раны. У всех они бывали, но не особенно страшные.
Как-то утром, спустившись, Гарриет застала Дерека с Беном за завтраком. В тот раз она ничего не сказала, но поняла, что этим не ограничится. Скоро она увидела за завтраком всех шестерых: поздно вечером Гарриет слышала, как они крались наверх и искали себе постели.
Гарриет подошла к столу, храбро посмотрела на них, готовая выдержать их взгляды, и сказала:
— Не рассчитывайте спать здесь всякий раз, когда вам заблагорассудится.
Никто не поднял головы, все продолжали есть.
— Я вам говорю, — надавила Гарриет.
Дерек, стараясь говорить понаглее, со смехом ответил ей:
— О, простите, простите, конечно, конечно. Просто мы думали, что вы не будете против.
— Я против, — сказала Гарриет.
— Тут большой дом, — сказал увалень Билли, тот, кого она боялась больше всех.
На нее он не смотрел, набивал рот едой, шумно жевал.
— Это не твой дом, — сказала Гарриет.
— Когда-нибудь мы у вас его отберем, — сказал, громко смеясь, Элвис.
— Да, наверное.
Вспоминая тот случай, они все отпускали «революционные» замечания в таком же духе.
«Когда начнется революция, мы… Всех богатых засранцев поубиваем, и тогда… Сейчас закон один для богатых и другой для бедных, все об этом знают». Они говорили добродушно, с напускной убежденностью, к которой люди прибегают, когда копируют поступки других, когда становятся частью популярного настроения или движения.
В те дни Дэвид поздно возвращался с работы, иногда и вовсе не приходил. Оставался у кого-нибудь из тех, с кем работал. Так случилось, что в один вечер он вернулся рано и застал всю шайку, девять или десять человек, у телевизора, с пивными банками, коробками с развозной китайской едой, бумажками с рыбой и чипсами, разбросанными по всему полу.
— Уберите этот бардак, — сказал он.
Те медленно поднялись на ноги и собрали объедки. Дэвид был мужчина, хозяин дома. Бен прибирался вместе со всеми.
— Хватит, — сказал Дэвид. — Теперь марш по домам, все.
Они поплелись прочь, и Бен с ними. Ни Дэвид, ни Гарриет не пытались его удержать.
Давно они не были одни. Недели, казалось Гарриет. Дэвид хотел что-то сказать, но боялся — боялся разбудить свой упрямый гнев?
— Ты не понимаешь, к чему идет дело? — спросил он наконец, садясь с тарелкой того, что нашлось в холодильнике.
— Ты к тому, что они начнут бывать здесь чаще?
— Да, именно к тому. Ты понимаешь, что нам надо продать этот дом?
— Да, знаю, что надо, — ответила она тихо, но Дэвид не понял ее тона.
— Ради бога, Гарриет, чего ты еще ждешь? Дичь какая-то.
— Единственное, о чем я сейчас могу подумать, — детям было бы приятно, если бы мы сохранили этот дом.
— У нас нет детей, Гарриет. Или, вернее, у меня нет. У тебя один есть.
Она понимала, что Дэвид не говорил бы так, если бы дома бывал больше. Она сказала:
