Она посмотрела взросло и мудро. «Ты имеешь в виду мое будущее теперь, когда вернулась домой ты?»
«Да. Ты знаешь мужчин его поколения, они думают, что ничего, кроме брака… Знаю, ты еще очень молода, но… Он бы очень хотел, чтобы ты была устроена с кем-то вроде Дональда. Уверена, он ему тоже понравился. Поэтому… Не раскачивай лодку слишком сильно и, в любом случае, не делай этого здесь».
«Лодку? Мистер Исаакс и прочая компания? — Она неожиданно засмеялась. — Я так и думала, что чем-то тут попахивает! Не волнуйся, Аннабел, ради Бога! Все, что я хочу — прожить собственную жизнь так, как хочется, и думаю, именно думаю, что это включает Дональда! — Она уронила руку на мою. — Но ты больше никогда не уходи, обещаешь? — Я не ответила, она приняла это за согласие, мягко пожала мне руку и отпустила. Потом добавила жизнерадостно: — Хорошо, не буду раскачивать никакие лодки. И все шторма моей любовной жизни разобьются, перельются, расплещутся… о римский лагерь».
«Крепость».
«О Господи, да. Я должна научиться точности относительно самых важных вещей в жизни. Крепость. Смотри, конь мистера Форреста, вон там, как тень. Выглядит ужасно тихим. Тебе понравилось, как все качают головой и говорят: «Его будет трудно учить»?»
«Да, весьма. Но думаю, это правда. У потомков Блонди всегда такая репутация».
«Серьезно?»
“Ты не знала? И дедушка говорит, что этот — от Эвереста».
«От Эвереста? А, поняла, это имя отца?»
«Да. Не помнишь его? С ним тоже было трудно управиться, как со всеми потомками Горного». Я рассматривала ее с любопытством. Похоже, Кон прав, ей это не интересно. Она демонстрировала то же жизнерадостное невежество в гостиной за чаем, когда разговор перешел на Вайтскар. Дедушка и Кон заметили, я видела, как они смотрели на нее. А теперь она сделала очевидным, что понимает — мое возвращение лишает ее места тут, но ей все равно. Она не пыталась облегчить мою жизнь, уверена, она говорила правду. Для Юлии это — место для отпуска, не больше. Я почувствовала искренний прилив облегчения не только потому, что успокоилась моя совесть, но и потому, что Кону, значит, ничего не надо предпринимать по ее поводу. Что бы он сделал, какие бы формы это приняло, я пока не позволяла себе даже догадываться.
Юлия держала цветок близко к лицу, рассматривая Рябинового с некритическим восторгом полного невежества. «Он красавчик, правда? — сказала она мечтательно. — Как из книжки. И на поле пахнет, как в раю. Пегас в Елисейских полях. У него должна быть кормушка из халцедонов и жемчужная уздечка».
«Ты имеешь хоть малейшее представление о том, что такое халцедоны?»
«Не имею. Но звучит прекрасно. А ты? Мне кажется, это должно выглядеть, как мрамор с прожилками из золота и серебра. А на самом деле?»
«Немножко похоже на банное мыло. Разочаровывает не меньше яшмы. Из нее сделаны врата Рая, согласно Откровению, но в действительности, это самый…»
«Не говори! Пусть мои врата из яшмы останутся такими, какими я их всегда представляла! Все это с тобой сделал Новый Свет? Поимей сердце, а? И признай, что ему нужна кормушка из огня, золота, кедрового дерева и, как минимум, бирюзы!»
«О да. Я бы ему такую дала».
Конь спокойно ел траву у изгороди, где из боярышника вырывался высокий куст калины. Он прикасался загривком к бледным блюдцам цветов, лунный свет трогал его через листья, играл на подвижных мускулах. Рябиновый поднял голову и сверкнул глазом.
Я услышала, как он приветствует нас тихим фырканьем. Посмотрел неопределенно, думая, не подойти ли, потом снова опустил голову к траве. «Я думала, он подойдет! — прошептала Юлия. — Они всегда все к тебе подходили, правда? Поможешь его учить? Джонни Радд говорит, что он самый настоящий дьявол, никого к себе не подпускает в конюшне, и его почти невозможно поймать в поле».
«По описанию очень полезное животное», — сухо сказала я.
Она засмеялась. «Как так можно говорить о Пегасе! Ты не можешь отрицать, что он красавец».
«Нет, с ним все в порядке. Какого он днем цвета?»
«Гнедой, почти красный, со светлыми гривой и хвостом. Его зовут Рябиновый. Ты не собираешься с ним поговорить?»
«Нет. В эту ночь я не готова очаровывать диких скакунов».
«Ужасно жаль, что пришлось расстаться со всеми лошадьми. Должно быть, это жуткий удар для мистера Форреста, хотя полагаю, это просто последний штрих, учитывая все, что случилось раньше».
«Да».
Наступила тишина. Потом Юлия сказала со странной мягкой грубостью, так и не отводя глаз от коня: «Знаешь, не обязательно передо мной притворяться. Я все знаю. — Деревья, боярышник, призрачный конь закружились вокруг. Я молчала. — Я… Я просто хотела дать тебе понять, что я знаю. Я все время знала. А ты… Ты с ним еще не говорила?»
Путаница в моей голове не прекратилась, а начала принимать новые формы. Я спросила: «Я еще… Что ты имеешь в виду? С кем?»
«С мистером Форрестом, конечно».
Опять тишина. Я не смогла бы заговорить, если бы и попыталась. Прежде, чем я нашла слова, она взглянула на меня снова искоса, и сказала, как милый ребенок, который признается в достойном наказания поступке: «Извини. Но я хотела сказать, что знала это все время. Я знала, что вы с мистером Форрестом — любовники».
«О Господи, Боже ной дорогой…»
«Извини. — Она повторяла это слово уже с оттенком отчаяния. — Может, я не должна этого говорить. Но я хотела, чтобы ты звала. Если были трудности и… и что угодно. Понимаешь. Я на твоей стороне. И всегда была».
«Юлия…»
«Я не шпионила, не думай. Но я видела вас иногда вместе, а люди не всегда замечают, как вокруг болтается одиннадцатилетний ребенок. Я всегда находилась поблизости, весной и летом, во время каникул, и я знала, что вы оставляете письма в заросшем девичьим виноградом дубе у ворот Холла. Я думала, что это ужасно романтично. Но теперь я понимаю, что это кошмарно. Я имею в виду, для тебя. Ты была моложе, чем я сейчас».
Мои руки с силой прижимались с двух сторон к перекладине лестницы. «Юлия… ты… мы… Я не…»
«Ой, ну знаю, вы не могли делать ничего неправильного. В смысле, действительно неправильного…»
Пусть говорит, думала я, пусть расскажет, что видела, что знает. В худшем случае, она помнит собственный дрейф вокруг и по обочине любовной истории. Любовной истории? Адам Форрест? Кон? Два имени горели передо мной, будто сделанные из раскаленных стальных прутьев. «Ты не могла ничего поделать. Никто не может выбирать, кого полюбит. — Юлия предлагала это обветшалое клише будто панацею, все еще девственно упакованную в полиэтилен. — Важно то, что человек делает по этому поводу. Вот что я имела в виду, когда сказала, что у тебя было плохое время. Ведь если любишь женатого мужчину, то ничего нельзя сделать, да?» Казалось, что для Юлии любовь — нечто предопределенное и контролируемое волей ничуть не в большей мере, чем эпидемическое заболевание. Что наступает момент, когда воля отступает перед желанием, настолько несвойственным и чужеродным, что, если бы она не отступила, желание повернуло бы куда-то еще, и жизнь постепенно вернулась бы в свою колею.
