Вот оно — спецзадание! Мною овладевает странное волнение, ощущение собственной силы и значительности, причастности к некой тайне. Значит, мы можем влиять на события, можем изменить жизнь по собственному хотению! Правда где-то в глубине души дрожит и струнка страха за содеянное: «А вдруг?» Что кроится за этим «вдруг» — трудно осознать. Потому что вслед ему несется и другое: а стоило ли, пусть чужого, но обыкновенного парня, собиравшего к себе домой, лишать жизни? С другой стороны, с какой это радости жалеть мне этого азера? Они жалели маму, когда сумку у нее вырывали, когда ножом в бок тыкали? Так что нечего нюни распускать. Что бы сказал в этом случае Учитель? Нет места жалости в нашей борьбе. Нет и быть не может — вот что.
* * *
Меня вызывает директор. С чего бы это? Неужели что-то пронюхали? Долго мне переминаться с ноги на ногу у порога? И чего она не орет как обычно? И даже завидев меня, как-то засуетилась и, подойдя вплотную, говорит тихо, нерешительно:
— Артем, я даже не знаю с чего начать… — ей явно не по себе.
У меня внутри все холодеет, директорская вежливость ничего хорошего не предвещает, вон не по фамилии назвала, а по имени. Мама?! Только бы с ней чего не случилось!
Но украдчивая вежливость директрисы не оставляет никаких надежд:
— У твоей мамы кажется проблемы с сердцем? Да ты не пугайся, ничего страшного… Только ее увезли в больницу. Об этом с ее работы сообщили. Она сейчас в восьмой городской находится.
Больно наткнувшись плечом на дверной косяк, пулей вылетаю из кабинета. А куда мне теперь, собственно? Что делать, с чего начать?
Я в самом конце коридора, медленно сползаю по стенке на пол, в голове все путается, в глазах — темно. Как же я теперь? Хоть бы кто подсказал… Все будет нормально, надо собраться с силами, встать с пола. И в больницу. Где она находится? Ах да, в восьмой больнице. Если бы, еще знать, где она, эта больница.
Пробегающая мимо шмакодявка вдруг останавливается как вкопанная и удивленно таращится на меня. Со мной явно что-то не то! Провожу руками по лицу — щеки мокрые. Понять девчонку можно — здоровый бугай расселся на полу и ревмя ревет. Если подставить голову под ледяную воду крана в туалете мысли тоже как бы примораживаются, становятся холодными и спокойными. А, может, зря трушу, спокойней, без черных мыслей. Мне бы сейчас к Ире, да нельзя. Она не должна видеть меня, ударившимся в паническое состояние. Женщина должна чувствовать в мужчине опору, силу. Где это я вычитал? Неважно. Есть только один человек, с которым можно советоваться в таких делах — Учитель. Мобилку, между прочим, мама купила мне, хотя ей телефон нужней. Так звонить Учителю или нет? Конечно, надо звонить. Набираю его номер:
— Учитель, это Артем, — у меня пересохло во рту, а вдруг он занят чем-нибудь важным? И тут я совсем некстати…
— Да, Артем, я тебя слушаю, — голос как всегда спокойный, вселяющий уверенность.
Если он и был недоволен, то ничем этого не проявил.
— У меня такое случилось, вы себе не представляете… Я, то есть мама… В общем, понимаете…
— Если честно, то пока ничего не понимаю. Возьми себя в руки, говори спокойно, не спеши. Что у тебя произошло?
— У меня мама попала в больницу, — разом выдыхаю я в трубку и смолкаю в ожидании реакции своего наставника.
— Так, понятно, — наступила тягостная пауза, Учитель, видно, прикидывал, как действовать дальше. — Ты сейчас где находишься?
— В школе, понятия не имею, где находится больница, в которую ее положили.
— Ладно, через полчаса жди меня перед школой, разберемся. Главное, успокойся. С Надеждой Артемовной все будет хорошо, я тебе обещаю.
Вот ведь как получается, Учитель помнит как зовут мою маму, чего не скажешь про директрису. Она с ней, как с провинившимся учеником, общается, официально, по фамилии.
Через некоторое время машина учителя останавливается перед воротами школы, и я облегченно вздыхаю:
— Учитель, спасибо вам большое…
— Артем, давай договоримся: пусть это будет последний раз, когда ты говоришь мне «спасибо» за вполне естественные вещи. Уверен, если бы в аналогичную ситуацию попал близкий тебе человек, ты точно так же заспешил на помощь. Не так ли?
— Да, Учитель, конечно! — торопливо киваю головой, я все же смущенный его наставлениями.
— Не зря вы называете друг друга братьями. Так что все в порядке, — Учитель все это говорит, выезжая на Дмитровское шоссе. И тут же его голос звучит строго, по-деловому: — А теперь сказывай, что случилось-то?
— Толком ничего не знаю, директриса сообщила, что у мамы, наверное, инфаркт и ее положили в восьмую больницу.
— Ладно, не дрейфь, разберемся на месте.
И на самом деле учителю не составило большого труда разобраться, что мама находится в реанимационном отделении, узнать имя ее врача, и тут же свидеться с ним. Отведя в сторонку человек в бело-сером халате, он, как бы, между прочим сунул в оттопыренный кармашек несколько мятых бумажек, пожал ему руку, подозвал меня.
— А это, значит, сын нашей больной?
Врач, стараясь придать участливое выражение лица, вопрошает:
— Что ж ты мать не уберег, раз ей нет еще и сорока, а у нее уже первый инфаркт?
— Это не его вина, — заступается за меня Учитель, в то время как я про себя соглашаюсь с обвинением врача.
Прав он, и еще как! Что же я за мужик, если позволил кому-то мать обидеть. Впрочем, доктор уже переключился на тонкости инфаркта миакарда, работу сердечных клапанов, кровообращение, от чего у меня в голове тумана только прибавилось. Концовка лекции, впрочем, звучит вполне оптимистично: организм у нее молодой, крепкий, все будет нормально, доктор гарантирует.
— А можно ее увидеть? — я умоляюще смотрю на врача. — На минутку… Только взгляну и сразу выйду.
— Ну, если на минутку, то можно.
Она лежит с закрытыми глазами и в ней трудно узнать молодую, симпатичную женщину, которая несколькими часами ранее с улыбкой проводила меня в школу. Ее лицо обрело черты отсутствия жизни, я содрогаюсь при мысли о сходстве с посмертной маской Пушкина, увиденной мною когда-то в музее. До меня доходит смысл, услышанной на той экскурсии, фразы: «Мертвенная бледность». Судя по выражению лица врача, я выгляжу не лучше мамы, потому что он, взяв меня под локоть, выводит из палаты:
— Голубчик, у нас здесь и своих больных хватает. Пошли, пока ты сам в обморок не упал.
Мне ничего не остается, как плестись следом. И тут Учитель, вновь приходит на помощь. Обняв меня за плечи, он негромко нашептывает, что кризис уже миновал — так говорят врачи, самое опасное, мол, позади, она молодая и сильная. И полушутя, полусерьезно:
— Сильная, как и ты. Ты же весь в нее, оказывается, — такими словами, наверное, успокаивал бы меня отец. Если б он был рядом. Я впервые испытываю потребность в мужском участии, наверное, так прощаются с детством. Как это здорово, когда рядом есть сильная дружеская рука, рука Учителя. Уже у самого дома, когда я выхожу из машины, он легко и просто говорит: — Вот еще что: держи это, тебе они пригодятся, — и он протягивает мне деньги. К этому я, вообще, не привык. Как тут быть — не знаю.
