Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Я находился глубоко под водой.
Я глянул вниз, там синяя даль скрывалась во тьме. Взглянул вверх, там было то же самое. Ничто не тянуло меня в глубину и не выталкивало на поверхность.
Я слегка повернул голову, чтобы взглянуть на нее — она, так и не отпустив, держала меня за руку — и увидел Лэтти Хэмпсток.
Мне кажется, я не сразу понял, что открылось моим глазам. Это было ни на что не похоже. Если Урсула Монктон была сделана из серой ветоши, которая развевалась, трещала и рвалась на шквальном ветру, то вместо Лэтти Хэмпсток я видел сейчас струящийся шелк цвета льда, наполненный мерцанием крохотных огоньков от свечей, сотен и сотен свечей.
Могла ли свеча гореть под водой? Там могла. Когда я был в океане, я знал это и даже знал как. Я постиг это точно так же, как постиг Темное начало, материю, создающую то, что должно быть во вселенной, но чего мы не можем найти. Перед моим внутренним взором возник океан, омывающий всю вселенную, словно темная морская вода под деревянными мостками у старого причала: океан, который простирается от вечности к вечности и все же столь маленький, что может уместиться в ведре, если старая миссис Хэмпсток поможет и если хорошо попросить.
Лэтти Хэмпсток превратилась в туманный шелк и пламя свечей. Интересно, а как тогда выглядел я, но я знал — даже здесь, в пространстве, целиком состоящем из знания, это единственное, что мне знать не дано. И если я загляну внутрь себя, то увижу лишь бесконечную круговерть пристально изучающих меня зеркал.
Шелк, пронизанный огоньками свечи, качнулся медленно, плавно, как и бывает под водой. Течение подхватило его, и показались руки, одна из них по-прежнему сжимала мою, тело, знакомое веснущатое лицо, рот, который открылся и сказал голосом Лэтти Хэмпсток: «Мне очень жаль».
«Почему?»
Она не ответила. Воды океана путали мои волосы и трепали одежду, как летние ветры. Мне больше не было холодно, я знал все на свете и не испытывал голода, а весь огромный, сложный мир стал вдруг простым и обозримым, готовым раскрыться. Мне хотелось остаться здесь до скончания времени, в этом океане, который и есть вселенная, душа, самая суть. Мне хотелось остаться здесь навсегда.
«Нельзя, — сказала Лэтти. — Он разрушит тебя».
Я открыл рот объяснить ей, что сейчас меня нельзя убить, но она сказала: «Не убить. Разрушить. Растворить. Здесь ты не умрешь, здесь ничто не умирает, но если пробыть здесь слишком долго, ты распадешься на мельчайшие крупицы, и они разлетятся повсюду. А это нехорошо. Тебя уже будет не собрать, и не станет того, что понимает себя как отдельное, цельное „я“. Не станет твоей точки зрения — ты будешь бесконечной чередой точек, твоему зрению недоступных…»
Я хотел возразить. Она ошибалась, наверняка ошибалась; мне очень нравилось это место, состояние, ощущение, и я думал остаться здесь навсегда.
Но тут моя голова вынырнула на поверхность, я заморгал и закашлялся, я стоял по бедра в воде, в пруду, на задворках фермы у Хэмпстоков, и Лэтти Хэмпсток стояла рядом, держа меня за руку.
Я снова закашлялся, и мне показалось, что вода попала и в нос, и в рот, и в легкие. Я жадно втянул в себя чистый воздух; большой, нерезаный круг урожайной луны висел в небе и лил свой свет на красную черепичную крышу Хэмпстоков — в то последнее мгновение я еще знал все на свете: помню, я знал, как сделать так, чтобы луна была полной, кода тебе нужно, чтобы светила на дом только сзади и каждую ночь.
Я знал все на свете, но Лэтти Хэмпсток настойчиво тащила меня из пруда.
Я по-прежнему был в странной, старомодной одежде, которую дали мне утром, но выбравшись из пруда на траву, росшую на берегу, я обнаружил, что и вещи, и моя кожа были совершенно сухими. Океан снова вернулся в пруд, а я, словно пробудившись от сна в летний день, помнил только, что совсем недавно знал все-все.
Я взглянул на Лэтти в свете луны. «Вот, значит, как оно у тебя?» — спросил я.
«Что как оно у меня?»
«Ты не забываешь, и все время все знаешь?»
Она покачала головой. На ее лице не было улыбки. Она сказала: «Скучно это, все знать. Ты вынужден отказаться и забыть, если хочешь копаться в здешнем навозе».
«То есть когда-то ты все знала?»
Она наморщила нос. «Все знали. Я же тебе говорила. Знать, как устроен мир, тоже мне невидаль. Ты и вправду вынужден отказаться, если уж вздумал играть».
«Во что?»
«В это», — сказала она. И обвела рукой дом, небо, невероятную луну, звездные вихри, спирали, скопления ярких галактик.
Хотел бы я знать, что она имеет в виду. Было такое чувство, будто она говорит о сне, который мы видели вместе. На секунду он стал таким осязаемым, что я почти мог дотронуться до него.
«Наверно, ты сильно проголодался», — сказала Лэтти, и наваждение прошло, верно, я очень хотел есть, и голод, завладев разумом, проглотил мои древние сны.
В доме в огромной кухне на столе на своем обычном месте меня ждала тарелка. А на ней — кусок пастушьего пирога: запеченное до коричневой корочки картофельное пюре с мясным фаршем и овощами в подливке. Я опасался есть в гостях, боялся, что если мне не понравится и не захочется доедать, то будут выговаривать или заставят сидеть за столом и есть, отковыривая помаленьку, все до последней крошки, как в школе, но у Хэмпстоков еда всегда была отличная. Опасений она не вызывала.
Джинни Хэмпсток, дородная, радушная, хлопотала по хозяйству в своем переднике. Я ел молча, уткнувшись в тарелку и запихивая в рот долгожданную пищу. Женщина и девочка тихо говорили, в их голосах слышалась озабоченность.
«Они не заставят себя долго ждать, — заметила Лэтти. — Их не проведешь. И не уйдут, пока не съедят без остатка то, ради чего явились».
Ее мать хмыкнула. Щеки у нее разрумянились от кухонного жара. «Чушь собачья, — возразила она. — У них и мозгов-то нет, одна сплошная глотка».
Раньше я не слышал этого выражения и подумал, что она говорит, будто у тех созданий кроме горла и рта больше ничего нет. С трудом верилось, что у теней в самом деле были только горло и рот. Я видел, как они сожрали серое существо, называвшее себя Урсулой Монктон.
Мама моей мамы стала бы сейчас меня ругать за то, что я ем, как дикое животное. «Надо эсн, есть, — сказала бы она. — Как человек, а не как хазэр, свинья. Когда животные едят, они фрэс. А люди эсн. Ешь по-человечьи». Фрэсн — так голодные птицы налетели на Урсулу Монктон, и, несомненно, за меня бы взялись точно так же.
«Я их столько никогда раньше не видела, — сказала Лэтти. — В стародавние времена, когда они сюда залетали, их было раз-два и обчелся».
Джинни налила мне стакан воды. «Сама виновата, — сказала она Лэтти. — Ты же просигналила и позвала их. В колокольчик позвонила и откушать пригласила. Вот они и явились всем скопом».
«Я просто хотела удостовериться, что она точно сгинет», — оправдывалась Лэтти.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
