— Кто вы? — во второй раз спросил Уорд. — Ваше имя?
— Если вы еще не поняли, бесполезно объяснять. Вот пятьдесят гиней, а вот расписка. Потребуется ваша подпись.
Ларчик с золотом гость извлек из-под стула, как чуть раньше достал футляр со скрипкой. «Как все это там помещалось?» — мелькнуло и тут же погасло в голове у несчастного атташе. А бумага и перо, уже обмакнутое в чернила, появились в руках у визитера вообще из воздуха. Уорд принял их и расписался, не читая бумагу. Гость тут же отобрал расписку и помахал ею, чтобы высохли чернила.
— Вот так. Будете пересчитывать деньги? Думаю, не будете.
Уорд покачал головой.
— Приятно иметь дело с разумным человеком. — Посетитель впервые улыбнулся, как-то легко и беззаботно, отчего Уорд вдруг проникся к нему приязнью. — Простите, что потревожил.
И гость, неслышно ступая по ковру лакированными туфлями, покинул спальню дипломата.
Не услышав стука входной двери, Уорд встал с постели и поднял с ночного столика свечу. Его шатало, но он заставил себя пересечь гостиную и выглянул в переднюю. Там никого не было. Высунулся только заспанный Василий.
— Что это вы, барин, не спите? — спросил он встревоженно. — Позвонили бы, я бы все принес. Попить, может, желаете?
— Василий, ко мне приходил сейчас человек, зачем ты впустил его?
— Какой такой человек, барин? Ведь третий час ночи. Да вы бредите. Дайте отведу вас в постельку, нельзя вам пока вставать-то!
И Уорд вдруг понял, что лакей не только не впускал ночного посетителя, но и не слышал его игры, которая должна была разбудить весь дом: ведь голос скрипки намного громче человеческого.
Атташе позволил Василию отвести его обратно в спальню и послушно забрался под перину. Но, когда лакей принес ему стакан теплого молока и ушел досматривать сны, Уорд снова слез с кровати: ларец, оставшийся рядом со стулом, манил его обещанием чего-то необъясненного. Дипломат явственно представил себе, как он поднимает крышку, а из-под нее бьет белый свет, исходивший из той недостижимой двери наверху мраморной лестницы. Ларчик оказался неожиданно легким, — вряд ли в нем действительно лежали пятьдесят два золотых. Но Уорд и не ожидал увидеть деньги: что-то подсказывало атташе, что они ему больше не понадобятся. Его охватила сумасшедшая надежда: вот сейчас он откроет ларец, и все, что было с ним в последние месяцы, развеется как туман. Вот бы сейчас вернуться в прошлый год, мечталось Уорду. В Лондон, к маме, к друзьям, к Джорджу Харту, с которым всегда так приятно было поговорить о музыке. И… чтобы снова маячили в скором будущем назначение третьим секретарем и доплата в сто фунтов в год за знание трудного языка, а с ними финансовая независимость… И чтобы скрипка снова слушалась его рук.
Медленно, боясь обмануться в своих ожиданиях, Уорд приподнял крышку ларца. Денег в нем, и правда, не оказалось. На подушке из красного бархата покоилась единственная маленькая желтоватая пилюля. И дипломат понял, что гость не обманул его, оставил нечто несравненно более ценное, чем деньги. Ни секунды не мешкая, он положил пилюлю на язык и глотнул молока из чашки, принесенной заботливым Василием.
* * *
Наутро доктор Джонс констатировал смерть мистера Адриана Уорда от воспаления мозга, а преподобный Стоктон развел руками — ведь еще вчера казалось, что больной идет на поправку. Клерк, присланный из посольства улаживать дела покойного, первым делом взял в оборот Василия, чтобы тот не вздумал что-нибудь стащить. У слуги было для этого множество возможностей еще прежде, чем он привел доктора и священника, но тот покорно сидел на табуретке перед клерком и морщил лоб, пытаясь разобрать, что спрашивает у него на почти непонятном русском этот иностранец.
— Мне говорил, мистер Уорд имел скрипка. Где он?
— Была скрипка, была. Здесь она где-то, — с готовностью отвечал лакей. — Надо в спальне посмотреть и в кабинете. Мне ж, изволите видеть, недосуг было, я, как барина нашел, сразу за доктором побежал… Такой молодой был барин… Что ж за напасть такая!
И он смахнул слезу рукавом. В отличие от своего чувствительного господина, лакей и не помнил, когда плакал последний раз, но уж больно жалко ему было молодого англичанина, который обращался с ним, как с человеком, никогда на него не кричал, говорил понятно по-русски и иногда выдавал рубль на вино.
После ухода клерка, наказавшего ничего не трогать, но скрипку найти, Василий стал выполнять только вторую часть противоречивого указания, потому как опасался, что, если инструмент не найдется, посольские с него шкуру спустят. Но хорошо знакомого футляра нигде не было. Ясное дело, барин не отчитывался, куда ходил с чертовой скрипкой, а Василию никогда не приходило в голову за нею следить.
Лакей понимал, что Уорд был небогат, хотя жалованье англичанин всегда старался платить без задержек. Кто знает, может, барин скрипку продал! Но посольским-то догадки Василия были без нужды, им вынь да положь инструмент.
И Василий вынул и положил: на Сенном рынке и черта лысого можно было найти. Сияя, лакей встретил посольского клерка, вернувшегося на квартиру покойного атташе, и предъявил инструмент — в футляре, и смычок при нем, все честь по чести. Обошлось все это Василию в целую трешницу, но за спасение от каторги — не так уж и дорого.
Клерк ничего не понимал в струнных инструментах. Он сухо кивнул лакею. Скоро пожитки покойного атташе, включая и трехрублевую скрипку, отправились в Лондон вместе с письмом графа Вейна, адресованным миссис Уорд. В письме посол выражал свои глубочайшие соболезнования и скорбь в связи с утратой молодого дипломата, которого, по мнению графа, ждала бы блестящая карьера, если бы не внезапная и скоротечная болезнь.
А коричневая, плоская инкрустированная скрипка с этикетом «AS 1709» продолжила свой отдельный путь.
Паганини, «Танец ведьм»
Москва — Лондон, 2012Вернувшись домой с Дмитровки, Иван в десятый раз пересматривает запись «Дьявольских трелей» из «Реставрации». Что делает за столиком иностранец, которого узнала Наталья Иванова? Да ничего особенного. Сидит, отхлебывает, судя по форме бокала, коньяк. Аплодирует игре Боба. Надо бы позвонить Молинари, переслать ему фотографию, — вдруг это и есть мистер Лэм, нынешний владелец скрипки? Повинуясь не вполне осознанному импульсу, Иван находит «сатанинскую» сонату Тартини на «Ю-тьюбе» и, слушая головокружительное исполнение Ицхака Перельмана, читает статью Википедии о Тартини, а потом, увлекшись, — найденную по цепочке «Одушевленную скрипку» мадам Блаватской:
«Слышал ли ты странную историю, которую шепотом пересказывают о знаменитом Тартини? Он умер в один прекрасный вечер, в шабат, задушенный своим ручным демоном, который научил его, как наделить скрипку человеческим голосом, заключив в ней посредством заклинаний душу юной девы. Паганини пошел дальше. Чтобы наделить свой инструмент способностью испускать человеческие звуки, такие как всхлипы, крики отчаяния, мольбы, стоны любви и зубовный скрежет ненависти — короче говоря, самые душераздирающие ноты человеческого голоса, — Паганини стал убийцей не только жены и любовницы, но также и друга, более нежно к нему привязанного, чем любое другое существо на земле. А четыре струны для заколдованной скрипки сделал он из кишок последней своей жертвы. В этом и секрет его чарующего таланта, этой покоряющей всех мелодии, этого сочетания звуков, которым никогда тебе не овладеть, если ты не… — Старик не смог договорить. Он отступил на шаг, увидев лицо своего ученика — лицо маньяка, — и закрыл лицо руками».
