легкое, очаровательное. Отрезать волосы – означает отрезать все сразу и окончательно, принципиально. Желание нравиться, желание прятаться, желание быть красивой и желание просто жить. Это почти всегда объявление войны всему миру, облачение в военную форму, в некую монашескую отрешенность.
Анн-Мари приняла такое решение, и она по сей день ему верна, хотя прошло столько лет после смерти матери, хотя она счастлива в долгом браке с верным и заботливым супругом, хотя любимые дети с ней так дружны.
Разве в этой непоколебимости и стойкости перед горем, в этом затяжном ношении траура она не проявляет себя истинной наследницей матери?
Юлия Козлова
(Париж – Москва)
Послесловие
Почему, пережив такое, Анн-Мари вернулась в театр с моноспектаклем «Одно мгновение»? В старинном здании 1830 года на 110 мест театра Petit Hébertot, что на бульваре Батиньоль, в течение часа актриса читает монолог-исповедь от имени своей матери. Почему она вернулась к болезненной истории об ушедшей любви, отравившей ее детство? Значит, это было ее выбором?
Не решаюсь задать вопрос. Вспоминаю слова ее мужа о потаенном уголке в самой глубине сердца, где прячется боль, куда она никого не впускает. Может, Анн-Мари больше не может носить ее одна? Устала? Хочет освободиться? Или все же есть другое объяснение? Простив мать, она стала иначе воспринимать написанный ею текст и ее жизнь?
А может, она так и не научилась жить в другом формате? В формате независимости от прошлого? Может быть, переигрывая-переживая заново историю любви родителей, материнские страдания, она вновь попадает в привычное, знакомое нутро своей семьи? Пространство, в котором воспитывалась, которому пыталась противостоять, в котором формировала себя на сопротивлении материалу? Может быть, состояние преодоления для нее более естественно, нежели обычная жизнь? А может, она, как и мать, не может вырваться из этой тюрьмы? Из тюрьмы Любви, построенной после Смерти. Тюрьмы-ловушки, тюрьмы-бездны, попав в которую уже невозможно вырваться. Может быть, проживая каждый вечер состояние матери, она учится смирению и прощению, пониманию? Может быть, отпуская своих призраков, она выздоравливает?
Возможно, Анн-Мари сумела ощутить в тексте матери светлое, жизнеутверждающее послание, которое наверняка там заложено: призыв к жадному наслаждению мгновением счастья, таким же коротким, как вздох. Счастье уходит, надо суметь отпустить его. Ради того, чтобы просто жить дальше… ради детей, ради самой жизни, ради памяти.
Возможно, в разговоре со мной она неожиданно приняла решение быть предельно откровенной и рассказать мне то, что никогда прежде никому не говорила. Устала носить все это в себе? Устала от настоящей, неприукрашенной истории? Или я просто попала под ее настроение? До сих пор теряюсь в домыслах, не знаю, не понимаю. Во всякому случае Анн-Мари больше никогда не признавалась в столь ужасном.
Спектакль был записан на пленку и выпущен в издательстве «Галлимар» как аудиокнига. Готовя предисловие к этому изданию, Анн-Мари написала совсем другую правду о себе и своих чувствах. Цитирую:
«Однажды я открыла ее книгу совсем иначе. Ее слова зазвучали для меня в тот день по-новому, как и ее история любви и смерти, смерти ее мужа, после которой осталось двое маленьких детей. Девочка 4-х лет… – та самая девочка, которая была мной. Я растворилась в этом ребенке, а книга матери стала книгой этого ребенка – то есть моей. Решив прочитать книгу вслух, я будто бы телом, кожей ощутила написанный матерью текст. И тело мое рассказало мне свою историю иначе. История стала для меня новой, новым откровением. И четырехлетняя малышка, потерявшая отца, вдруг ощутила себя и Зрительницей, и Слушательницей, и Актрисой в этой исповеди, и все это одновременно.
Какие прекрасные слова нашла мать, описывая историю их встречи, обретения счастья, создания и расцвета творческой личности отца, борьбу плечом к плечу с неизлечимой болезнью, хрупкость 20 последних дней, которые им суждено было провести вместе, и ее выбор утаить от мужа правду о смертельном диагнозе. Представляю себе всю глубину ее одиночества в разгар национального траура по ее мужу, перед неотвратимостью неизбежной смерти любимого, перед вопросами детей… а затем я вспоминаю, как медленно, очень медленно она возвращалась к жизни, уединенной жизни.
Я приняла решение прочесть строки ее исповеди на публике, перед свидетелями, чтобы все знали, как мне дорога моя потерянная семья, как я ее любила и как мне ее не хватает.
Анн-Мари Филип».
«Я жду момента, когда вновь стану сильной. Он настанет, я знаю, я еще не утратила вкуса к жизни. Я хочу спастись, но не хочу освободиться от тебя…» – писала Анн Филип в своих мемуарах.
Совпадение или нет, но я написала этот текст по заказу Сергея Николаевича для «Сноба» летом 2017-го, спустя одиннадцать лет после нашего разговора с Анн-Мари. Одиннадцать лет длилось счастье ее родителей – долгих одиннадцать лет, протяженностью в один лишь вздох.
Иллюстрации
Жерар Филип в роли Жюльена Сореля в фильме «Красное и черное». 1954 г
Жерар Филип и Николь Беснар в фильме Рене Клера «Красота дьявола» Обложка французского журнала Point de VUE. 1950 г
Жерар Филип. Афиша к фильму «Фанфан-тюльпан». 1952 г
Магали Вендеил, Симона Синьоре, Даниэль Годе, Мадлен Робинсон, Ив Монтан и Жерар Филип на фестивале французского кино в Лондоне. 11 февраля 1953 г
Жерар Филип в роли художника Амедео Модильяни. «Монпарнас, 19». 1957 г
Жарар Филип с женой Анн (Николь). 1950-е гг
Анн Филип с дочерью Анн-Мари и сыном Оливье. Начало 1960-х гг
Анн-Мари Филип. 1982 г
