и попятился он.
– Невместно, – звонким голосом сказала она, – сперва государя нашего, моего батюшку, ядом травить, а после над его неостывшим телом власть делить.
И, протянув вверх тонкую руку, выпустила с нее серебряную бабочку. Та покружилась над изумленными лицами да и метнулась к мертвому царю.
Софья сказала со вздохом:
– Прости, батюшка, но так надо. Последний раз тебя потревожу.
Бабочка опустилась царю на плечо, и от взмахов ее узорных крыльев свет расходился волнами, ложился на вышитый бархат нарядного кафтана, на неподвижное лицо мертвого царя. И тут лицо дрогнуло, исказилось мукой, отворились веки, и царь вдруг рывком приподнялся, оглядел присутствующих и молвил громко и отчетливо:
– Отравили меня, истинно так. Виновников я Софьюшке указал. Ей же венец свой передаю. Слушайтесь ее так же, как меня.
Повел головой, заново оглядывая всех, и опять рухнул на подушки.
После многие рассказывали, что именно ему в глаза мертвый царь заглянул и взгляд тот будто до самого донышка всю душу видел и понимал.
Придворный медик, из Полозовых, тотчас кинулся к государю и через несколько мгновений растерянно заявил:
– Мертв. Определенно.
А после добавил тихо:
– Как и три часа назад, когда я смерть подтверждал…
Но услышали все и тут же загомонили, ругая Полозовых, которые даже медика и то своего в царский терем протащили, а тот, мол, бездарь, даже живого царя от мертвого отличить не может. Куда уж про его лекарские способности говорить! Неудивительно, что государь во цвете лет преставился, с такими-то врачевателями.
Говорили и про то, что смерть государя удостоверяли и сам Никон, и его подручный, тоже из воронов, да и из остальных только ленивый царя за холодную руку не подержал, недоверчиво прислушиваясь, живой али нет.
Медик побагровел и вяло и растерянно отбрехивался, а старший Полозов, бросив одновременно недоуменный и острый взгляд на Софью, бочком двинулся к двери. Опытные змеи умели чуять, когда надо вовремя ускользнуть.
– Не торопись, дядюшка, – ласково сказала царевна, хватая того за рукав роскошного кафтана. – Не договорили ишо. Про отравителей-то.
Полозов побледнел.
И только тут все замолкли и обратили наконец внимание на царевну и на сияющую бабочку на ее плече.
– У царевны Софьи, – сказал кто-то самый сообразительный, – появилась серебряная сестра. Виват нашей новой государыне!
Так началось царствование царицы Софьи.
Приходилось ей, прямо сказать, тяжело, особенно по первости. От сестер никакой поддержки не было, наоборот, нужно было следить, как бы с ними чего не вышло. А сами они, привыкнув сторониться прежде нелюдимой сестры, и теперь к близости с ней не стремились. Друзей и даже приятелей за время своей уединенной жизни царевна не нажила. Единственный близкий человек, старший брат Ванечка, лежал теперь ни жив ни мертв в своих палатах. Полозов-младший, тот самый царский медик, находился при нем неотлучно, и только благодаря его неусыпной заботе Ваня был покуда жив. Софья пригрозила: мол, если с царевичем что случится, она с Полозова сперва его змеиную шкуру спустит – себе на сапожки, потом башку отрежет, а после поставит ее в своем кабинете и будет оживлять по мере надобности, когда ей захочется о медицине али о смысле бытия поговорить. Будет эта говорящая башка у нее заместо черепа у принца Гамлета из модной аглицкой пиесы. Это в какой стране у принцев такие обычаи? А, так Софья принесет Полозову сию пиесу почитать, ей не жалко. Пусть просвещается и готовится. Полозов судорожно сглатывал, нервно щупал шею – верно, проверяя, на месте ли она пока, и спешно бежал готовить очередной укрепляющий отвар для Ванечки. Все-таки из змеев получались лучшие медики, что бы ни говорили. Недаром у греческого бога врачевания Асклепия именно змей серебряным братом был. Отравители, впрочем, тоже из них лучшие выходили, что понятно: меж ядом и лекарством разница только в дозировке. Это еще матушка, бывало, говорила, а уж она в змеиных делах разбиралась. Полозов-старший, впрочем, из обвинений в отравлении царя умудрился вывернуться, выскользнул по своей змеиной манере, даже клочка шкуры не оставил. Доказательств у Софьи не было, и ничего сделать она с ним не могла. Впрочем, может, оно и к лучшему, уж больно история получалась некрасивая: брат покойной царицы на государя злоумышлял. Тень эдакого злодейства могла и на Софью пасть. А ей сейчас такое было ни к чему – и без того положение было шаткое: былинку кинь на другую чашу весов, в пользу недоброжелателей новой царицы, – и все равновесие закачается.
В силу – а значит, в долгое правление – царицы Софьи мало кто верил. Она и сама понимала, что в тот раз, у ложа умирающего батюшки, взяла всех неожиданностью и испугом – при виде ожившего государя. Ну и царские слова о том, что он ей венец передает, тоже сыграли роль. А когда уже ее государыней вслух назвали, стало поздно отступать. Но со временем – чем дальше, тем больше – поползли слухи да разговоры. Мол, разве годится для царицы такая серебряная сестра? Ишь, бабочка – просто смешно. Для девки какой, да пусть даже для царевны, у которой все дела – в тереме сидеть да вышивать, конечно, и бабочка годится. Мило, изящно, безобидно. И бестолково. Да хоть бы и для царицы – но той, которая не сама по себе, а при сильном государе. А тут мало того что девка на троне – не бывало такого, – так хотя бы по правую руку ее сильная сестра была бы: орлица или соколица. Разве мало у нас благородных соколиных семейств, которые еще от Рюрика, первого русского сокола, род ведут? Не поискать ли кого на царство среди Рюриковичей? Да вон те же Ястребовы – храбрые воины да и дипломаты хоть куда. А то, ишь, девка с бабочкой на российском троне, не бывало такого, да нас за границей засмеют! Война с турками на носу – чьим именем идти воевать? Кто войско поведет? Османы животики надорвут, коли увидят во главе войска царицу с бабочкой – у них-то, поди, такое добро только в гаремы допускается.
Софья слушала все эти насмешки, которые, конечно, в лицо пока никто не осмеливался произнести, и зубами скрипела. И понимала, что это сейчас за ее спиной шепчутся, а скоро уже и вслух начнут говорить. А ответить насмешникам нечего – она и сама пока со своей бабочкой договориться толком не могла и не понимала, в чем ее сила. Только ли в том, чтобы мертвых поднимать? Вороны, которых царица для совета призвала, тоже не могли помочь: им ничего не известно было про двойников-бабочек. Софья попросила их в архивах поглядеть: не может такого быть, чтобы ей первой настолько повезло, что ни у кого раньше не было серебряной сестры – бабочки. Из-за этого и помощи в обучении не у кого было просить, приходилось как-то самой разбираться. Все чаще у Софьи руки опускались. Выгнав всех из палат, чтобы не видели ее слабости, она позволяла себе порыдать часок-другой, в бессилии стуча кулачками в подушку. Пятнадцатилетняя царица, девчонка, загнанная в ловушку. Скинуть бы проклятый венец, уйти куда глаза глядят, не видеть вовек постылых царских палат. Писем, указов, законов, доносов, которые пачками в кабинет приносят; боярской думы, где все так и норовят друг в друга вцепиться по любому поводу; царских приемов, на которых главы родов зыркают испытующе на юную царицу: как вернее – отравить ее по-тихому, как батюшку, али замуж отдать за кого-нибудь из своих, чтобы через это к трону подобраться? Уйти бы от этого всего… Только разве отпустят ее теперь? Раньше, когда она была незаметной, царевной-пустышкой, можно было сбежать, никто бы и не хватился. Но теперь… не выпустят ее отсюда живой. Да и с сестрами что тогда? С Ваней? Получалось, с той ночи, когда Софья рыдала над остывающим телом отца, ничегошеньки не изменилось. Да, к ней явилась серебряная сестра, и царевна-пустышка стала царицей… Но корона на голове не спасением стала, а всего лишь отсрочкой.
Не сбежать ей. Нет выхода. Только оставаться и сражаться до конца, как получится, хоть голыми руками и бесполезной хрупкой бабочкой.
Конечно, Софья понимала, что одной ей не выстоять. Даже в столкновении один на один с самым завалящим худородным магом она обречена, не говоря уже о том, что любая хищная птица, тот же сокол из Рюриковичей, одним движением когтистой лапы сомнет серебряную бабочку, обрекая царицу на медленную смерть. Даже простой воробей, серебряный брат какого-нибудь слабого мага из захудалого рода Воробьевых, разорвет хрупкую бабочку и не заметит.
Софье требовались союзники, причем сильные. И она по совету отца обратилась к Ястребовым, благо их глава как раз был в тот день у ложа воскрешенного
