Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
к монашеской среде, но и к обществу людей светских.
На волне этих перемен появилось, в частности, и первое теологическое сочинение, специально посвященное данной проблеме, – Liber Gomorrhianus Петра Дамиани (1007–1072), представлявшая собой письмо к папе римскому Льву IX (1002–1054)[508]. Прославленный бенедиктинец настаивал на исключительной опасности этого «отвратительного и позорнейшего греха» и призывал понтифика санкционировать «самое суровое преследование» содомитов, иначе «меч гнева Божьего окажется обнажен и в своей неукротимой жестокости падет [на головы] многих»[509]. Более того, Дамиани полагал, что наказанием за мужеложество – безусловно, уголовное преступление (crimen) – должна стать смертная казнь[510], о чем, по его мнению, прямо говорилось в Библии: «Они знают праведный суд Божий, что делающие такие дела достойны смерти; однако не только их делают, но и делающих одобряют»[511]. Понимая содомию как «смертельную рану, [нанесенную] самому телу святой Церкви»[512], он указывал, что она «все оскверняет, все портит, все загрязняет настолько, что ничему не позволяет быть чистым, безупречным, подлинным»[513]. Иными словами, подрывая церковные устои, содомиты вместе с тем нарушали и законы человеческого общежития, а значит, из общества людей они должны были быть с позором изгнаны[514]. (Илл. 23)
Схожие мысли примерно век спустя высказывал и другой известный теолог, Алан Лилльский (ок. 1120 – ок. 1202). В своем «Плаче природы» (De planctu naturae, 1170-е гг.), представлявшем собой классический визионерский диалог (imaginario visio) между главным героем и Природой, он, выступая против многочисленных сексуальных прегрешений (супружеских измен, скотоложества, инцеста, мужеложества и т. д.), клеймил их прежде всего за противоестественность:
Зачем божественною славою обожествила я лик Тиндариды, которая употребление красоты заставила уклониться к злоупотреблению срамоты, когда, царственного брака обет отметая, с нечестивым Парисом сочеталась? И Пасифая, неистовством гиперболической Венеры понукаемая, под видом мнимой коровы с грубою тварью скотскую свадьбу справляя, гнуснейшим паралогизмом для себя заключая, изумительным для быка заключила софизмом. И Мирра, подстрекаемая жалами миртовой Киприды, в любви к отцу отпав от дочерней любви, с отцом исполнила занятье матери. Медея же, собственному сыну мачеха, чтоб бесславное Венерино заданье свершить, сокрушила славное Венерино созданьице. И Нарцисс, коему отражение сочинило второго Нарцисса, пустою тенью помраченный, уверовав, что сам он – другой, в опасную вдается любовь – себя к себе. И многие иные юноши, по моей милости славной красой облеченные, но упоенные жаждою денег, заставляют свои Венерины молоты нести службу наковален[515].
Таким образом, содомия оказывалась для Алана одним из главных и наиболее опасных грехов:
Стонет Природа, молчит добронравье, из знатности прежней
Изгнанная, сиротой ныне стыдливость живет.
Рода действительного опозоренный пол перепуган,
Видя, как горько ему кануть в страдательный род.
Пола честь своего пятнает муж, ставший женою,
Гермафродитом его чары Венеры творят.
Он предикат и субъект, с двумя значеньями термин,
И грамматический им сильно раздвинут закон[516].
Мужеству, дару Природы, чужой, в грамматике стал он
Варваром. Близок ему в этой науке лишь троп.
Тропом, однако, нельзя называться сему переносу:
Эту фигуру верней между пороков считать[517].
Опасность гомосексуальных связей крылась, согласно автору, в невозможности произвести потомство, что еще со времен Блаженного Августина[518] признавалось теологами единственной достойной уважения задачей любой супружеской пары:
Так как мужской род присоединяет к себе женский по условиям, необходимым для плодотворения, то если входит в употребление неправильная конструкция из одинаковых родов, так что сочетаются друг с другом части одного и того же пола, такая конструкция не получит моего одобрения ни как средство воспроизведения, ни как условие зачатия[519].
Вот почему Алан полагал необходимым в судебном порядке искоренять данный порок, как противный Богу и самой природе вещей:
Итак, не пренебрегая ничем относящимся к делу, следуя за своими собственными целями, насколько я в силах простереть длань моего могущества, я поражу людей наказанием, сообразным их греху. Но поскольку я не могу выйти за пределы моей силы, и не в моей способности совершенно искоренить яд этой чумы, я, следуя правилу моей силы, наложу клеймо анафемы на людей, попавших в ловушки помянутых пороков. Надлежит мне спросить Гения, прислуживающего мне в жреческой должности, дабы он, поддерживаемый присутствием моей судебной власти, одобряемый вашим согласием, пастырским жезлом отлучения удалил их из перечня природных вещей, из пределов моей юрисдикции… отрешая сынов гнусности от священного общения нашей церкви, с должною торжественностью нашего служения… поразил их суровым жезлом отлучения[520].
В 1179 г. Алан Лилльский стал одним из участников III Латеранского вселенского собора[521], и, возможно, не без его активного участия в решения, принятые верховными церковными иерархами на этой встрече, было включено постановление, согласно которому содомия официально объявлялась грехом, заслуживающим серьезного наказания:
Кто бы ни был [найден] склонным к подобной невоздержанности, которая противна природе и по причине которой гнев Божий обрушился на неверных и уничтожил огнем пять городов [их], если он клирик, окажется лишен сана или отправлен в монастырь для покаяния. Если [же он человек] светский, подвергнется отлучению от церкви и будет изгнан из общины верующих[522].
Еще более жесткую позицию занимал в данном вопросе французский теолог Петр Кантор († 1197). Склонность к «постыдной страсти», упоминавшуюся в Первом послании к римлянам апостола Павла, он описывал как присущую исключительно гомосексуалистам[523], и рассматривал их отношения – вслед за Петром Дамиани – не только как грех (peccatum), но и как «в высшей степени отвратительное преступление» (crimen maxime detestandum), равное убийству, поскольку оба эти правонарушения мешают воспроизведению рода людского[524]. А потому, писал далее Кантор, одного церковного покаяния в данном случае совершенно недостаточно, и за мужеложество следует ввести уголовную ответственность и наказывать за него сожжением заживо, как это сделал в свое время сам Господь[525].
Как будто в ответ на размышления Петра Кантора, изложенные в Verba abbreviatum (около 1187 г.), данный вопрос оказался рассмотрен на IV Латеранском соборе 1215 г. И хотя в его постановлениях речь шла исключительно о представителях церкви (монахах и прелатах), их вина объявлялась «двойной» и, соответственно, требующей и церковного, и светского наказания – т. е. и как за грех, и как за уголовное преступление[526]. (Илл. 24)
Как следствие, уже со второй половины XIII в. термин «содомия» начал упоминаться в светских юридических источниках[527] и, в частности, в сборниках кутюм Французского королевства. Впервые, насколько известно, о существовании подобного правонарушения и об уголовной ответственности за него сообщалось в «Кутюме Турени и Анжу» (1246 г.). И хотя рассматривать такие дела, по мнению составителей данного кодекса, надлежало церковному суду, наказание их оказывалось уже совершенно светским:
Если кто-то подозревается в [занятиях] содомией, его следует арестовать и передать епископу.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92
