красного бархату на платье.
Мехмед-Кривые Весы и не шелохнулся:
— Я бы, гражданин хороший, с удовольствием, да откуда взять его, красный бархат?
И тут голос, как звоночек, на весь магазин прозвенел:
— Мехмед, красный бархат под прилавком. Ты его мешком сахарного песка заложил.
Мехмед-Кривые Весы так и подскочил. Бархат у него был, но только для тех, кто платил ему вдвое. На базаре за такой бархат втридорога. Смотрит Мехмед-Кривые Весы на покупателя, а тот на Мехмеда. Оба голос слышали. Ну, продавец, человек смышленный, первым опомнился:
— Ишь, — говорит, — шутник нашелся. Поймаю — уши оборву.
Встал на табуретку и радио выключил. А тут снова этот голос:
— Мехмед, зачем вверх лезешь? Не проще ли нагнуться? Человек ждет, как-никак постарше тебя.
«Ну погоди же ты!» — думает Мехмед-Кривые Весы, а сам полез-таки под прилавок и отрезал бархата, сколько просили. Да проворно! Боялся, как бы еще кто в магазин не зашел. Так ведь зашли! Увидали на прилавке желанный товар, в очередь — и весь тюк — тю-тю.
Продал Мехмед-Кривые Весы красный бархат, повесил замок на магазин и объявление написал: «Ушел на базу». А какое ушел! Весь магазин облазил, все подозрительные шнуры и провода пообрывал. Только тогда и успокоился. Открыл магазин, девушки пожаловали:
— Мехмед-ага, мы слышали, ты сегодня продавал красный бархат, может, у тебя и тафта найдется?
— Бархат был, — вздыхает Мехмед-Кривые Весы, — а тафте откуда взяться в нашей глуши? Вы лучше, девушки, конфет купите. Свежие!
Тут звоночек-голосочек и пропел свою песню:
— Мехмед-джан, ты покажи девушкам те пятьдесят метров зеленой тафты, которую вчера прислали с базы. Может, им подойдет?
— Все шутят, шутят! — говорит Мехмед-Кривые Весы. — Только разве я буду своих односельчан обманывать?
— Мехмед-джан, — опять голосок, — ты открой ящик из-под печенья. Он же у тебя под рукой.
Девушкам не до чудес.
— Открой, — говорят, — Мехмед-ага, ящик из-под печенья. Он же у тебя под рукой.
Ну и пошла опять торговля! Женщины набежали, молодые, старые. Всякие вопросы задают.
Глядит Мехмед-Кривые Весы на солнышко, и одна у него думка — когда же рабочему дню конец придет? А солнышко не спешит заходить, часы тикают, не торопятся.
Тут какая-то старушка попросила:
— Мехмед-джан, может, у тебя платки шерстяные, красные или зеленые с кистями есть?
Сказать — нет, боязно, проклятый звонок — голос тут тебе и вызвонит, вот Мехмед-Кривые Весы и давай в ушах пальцами крутить, оглох, мол.
Ну а люди ждут, не уходят. Мехмед-Кривые Весы за веник схватился, давай пыль гонять, а старуха свое:
— Платки-то, говорю, есть?
А как ты ей скажешь — есть, когда на базаре цена им вдесятеро. На платках и дом построил, и машину купил, и мотоцикл с мопедом.
Делать однако нечего. Выкинул Мехмед-Кривые Весы на прилавок всякие платочки, не те, конечно, которые просили. И тут с верхней полки — шмяк — зеленая кипа, шмяк — алая, шмяк — кремовая, не прилавок — весенняя степь. Цветы как живые.
— Караул! Грабят! — Это Мехмед-Кривые Весы заорал. Только покупатели разве войдут в положение!
Продал Мехмед-Кривые Весы платки, закрыл магазин и домой.
Три дня с постели не вставал. Тут с базы новые товары привезли, пришлось принимать. Золотой товар! Припрятал — никакая комиссия не сыщет. А голосок позвенел другой день: и все сам, своими руками достал Мехмед и продал по цене, какая на ярлыках была написана. Не торговля — слезы.
Побежал Мехмед-Кривые Весы к знахарю. Есть у нас такой костоправ. Сломает ногу лошадь, так он ее в неделю под седло поставит. Знахарь подумал-подумал и говорит:
— Плохо твое дело, Мехмед. По всему видно, Яртыгулак в твоем магазине теперь хозяин.
Но Мехмед-Кривые Весы не сдается. Засадил жену за работу и всех родственниц. Сшили они за ночь двенадцать шелковых халатов, двенадцать каракулевых папах и двенадцать пар сапожек. Принес все это богатство Мехмед-Кривые Весы в магазин, а двери для покупателей не открывает. Принес, разложил на прилавке и говорит:
— Друг мой, Яртыгулак, прими скромный подарок от всего сердца! От всей души!
Яртыгулак не отзывается.
— Дружочек, — говорит Мехмед-Кривые Весы, — ну покажись ты мне. Давай чайку выпьем.
Яртыгулак не отзывается.
— Зря ты меня обижаешь, — говорит Мехмед-Кривые Весы, — я критику твою принял, исправился… Только ведь и ты пойми. Семья у меня большая, потребности возрастают, а зарплаты — нет.
Молчит Яртыгулак.
«Может он ушел, — думает Мехмед-Кривые Весы. — Ну погоди же ты, проклятый мальчишка».
Запрятал подприлавочные товары и возле каждого тюка с материями поставил по капкану. Приготовился этак и открыл торговлю.
Покупатели в магазин идут охотно: нет ли того, другого?
Мехмед-Кривые Весы опять вспомнил старую присказку свою:
— Нет! — говорит.
Звонок-голосок тут как тут.
— Как нет? Есть!
— А где? — говорит Мехмед-Кривые Весы. — Покажи!
Сам думает: мальчишка сейчас сунется под прилавок — тут ему и крышка.
— Ничего, — говорит, — у меня, граждане покупатели, нет! И там нет! И здесь нет!
А сам ногой да рукой — под прилавок, капканы — хвать его. Тут и сказки конец.
С той поры Мехмед-Кривые Весы опять Мехмедом стал. Бросил магазин и на трактор вернулся.
А трактористы теперь у нас хорошо зарабатывают: и машины у них, и мотоциклы с колясками.
— Чего, — говорит Мехмед, — я раньше за прилавком крутился? Только позору нажил, никакой работой такого позора не отработаешь.
Но люди у нас на злое не памятливы, про Кривые Весы не вспоминают.
САД ХАЙДАР-БАЯ
Слово — серебро, молчание — алмаз. Так говорят у нас в Туркмении, но если речь зашла о Яртыгулаке» тут каждый мастак. Вот молодые-то, забывшись, и разговорились, а наговорившись, опомнились, обратили потупленные взоры свои к седобородому яшули.
Яшули попивал чаек и пощипывал жиденькую бородку, когда же он увидел, что все ждут алмазных речей, то заварил еще один чайник, а людям сказал:
— Этот всегда промеж людей ходит. Может, и теперь близко.
Все стали упрашивать яшули рассказать о Яртыгулаке, просьбы он послушал и принялся пить чай.
Молодым интересно узнать старые байки, опять уговаривают яшули. И когда уговаривать уморились, он сказал:
— Хоп! — допил пиалушку, вытер платочком шею и обвел слушателей хитрым взором. — Когда пошли колхозы, — начал яшули, — жил в нашем ауле человек по имени Хайдар-бай. Жил он в шалаше, который качался от каждого ветерка, но все чего-то не падал. Богатства у Хайдар-бая было что на нем, да протертая до дыр отцовская кошма. Но очень ему нравилось, когда его называли баем.
Люди приходят с полей усталые, а Хайдар-бай лежит в холодочке на дырявой своей кошме и дремлет от нечего делать.
— Хайдар-бай,
