он будет дома. А сейчас вот его нет. Если бы ты договорился заранее, ты бы его застал.
– Я подожду его внутри.
– Нет. Уходи.
– Тогда я подожду здесь.
– Это невозможно!
– Еще чего! Ну и дела! Улица не твоя, не твоего отца, не твоего прапрадеда. Она – не собственность твоего месье Поля, она не принадлежит белому. Как гласит народная мудрость, mbedd mi, mbeddu buur la, это улица короля, и каждый на ней король. Хочу ждать здесь, значит, буду.
– Mbokk, я знаю эту поговорку, но ты должен уйти. Мне не нужны проблемы, да и тебе тоже.
– Его жена!
– При чем тут его жена?
– Ее зовут Мосана.
– Ну и что? Это я и без тебя знаю.
– Видишь, я ее знаю. Я не лгу. Я его брат. Скажи Мосане, что я здесь. Меня зовут Усейну.
– Уходи сам, пока я тебе не помог. Ты меня не видишь, но поверь мне, я могу одной рукой оторвать тебя от земли.
– Мосана меня знает!
– Мадам Мосаны тоже нет дома. Они оба уехали в путешествие вместе с двумя друзьями-белыми. До их возвращения я должен охранять дом. Вот правда.
– Когда они вернутся?
– Они не сказали.
Какое-то время я стоял молча, не зная, что делать. Я не мог позволить себе долго оставаться в городе. У меня были дела в деревне, и, хотя скопленные деньги позволяли мне провести здесь денек-другой, я понимал, что жизнь в городе мне не по карману. Видя, что я стою в задумчивости, охранник еще раз велел мне уходить. И в это мгновение меня охватила такая злость, что от нее стало тесно в груди. Я злился не на охранника, а на самого себя, на свою глупость, на грустное зрелище, которое я собой представлял. В самом деле, на что я надеялся, когда шел сюда? Ради чего позволил себя унизить? Неужели любовь женщины, которая предпочла мне другого, стоила этого? Где мое достоинство, где моя честь? Я мысленно проклял Мосану и Асана и ушел, ни слова не сказав охраннику.
Становилось холодно; запертый во тьме, я чувствовал, что снаружи тень медленно пожирает свет. Вдали я услышал призыв к молитве. Было слишком поздно, чтобы добираться до вокзала и ехать домой. Пришлось искать место, где можно переночевать. Но я никого не знал в городе. Я снова перешел мост, на этот раз без чьей-либо помощи, и направился в сторону окраин. Люди говорили, что там можно найти ночлег почти даром. Мне указали гостиницу. Цена умеренная. Удобства минимальные, но приемлемые. Хозяин даже предложил мне ужин, который я съел без аппетита. Я уже собирался пойти в свою комнату, когда портье, давая ключ, вдруг спросил, не нужна ли мне компания. Не раздумывая, я ответил «да». И даже попросил самый востребованный и самый дорогой вариант. И заплатил, сколько сказали. Тогда мне казалось, что я делаю это от тоски и отчаяния. Теперь я понимаю, что сделал это главным образом от переполнявшей меня злости. Мне хотелось выместить эту злость на ком-нибудь. Проститутка, подумал я, как раз подойдет для этого. Девушка, пришедшая в тот вечер, сполна испытала на себе мою ярость. Я проник в нее жестко, безжалостно. Когда она собралась уходить, я спросил, как ее зовут. Это были первые слова, которые она от меня услышала.
Она: «Салимата». Я: «Салимата, а дальше?» Она: «Салимата Диалло». Я: «Так это о твоих ягодицах говорит весь город?» Она: «Да, и теперь ты знаешь почему». Я: «Верно».
Она ушла. А я, думавший, что мне предстоит бессонная ночь, заснул как убитый. На следующий день у меня возникло чувство вины из-за того, что я переспал с Салиматой Диалло. Я вернулся в деревню немного пристыженный и смирился с тем, что больше ничего не узнаю о Мосане или о своем брате. В каком-то смысле это даже принесло мне облегчение. И я вернулся к обычной жизни в деревне.
Через несколько месяцев началась война, в которую Франция вступила одной из первых. И, естественно, прихватила с собой своих ручных зверушек. В частности, нашу страну, самую послушную из всей стаи. Помню, из Парижа прибыл какой-то важный депутат, чернокожий, со свитой из белых, чтобы найти мужчин, готовых сражаться за великую мать-Францию. Он добрался даже до нашей деревни. Он выступил с речью, и мне казалось, что я слышу Асана, демонстрирующего свое искусство убеждать и очаровывать. Тем, кто пойдет сражаться за белых, депутат обещал все на свете. Славу, признательность родины, награды, деньги, землю, богатства, вечность на героических небесах; да, обещать он умел, и многие ему поверили.
Мне они не сказали ничего. От инвалида им не могло быть никакой пользы. Их солдатам нужны были глаза, чтобы видеть пули, чтобы видеть врага, хорошенько прицелиться и убить его: но глаза нужны еще и для того, чтобы видеть, как погибает твой друг, и чтобы плакать, когда окажешься один во чреве земли, где никто тебе не поможет, и будешь спрашивать себя, почему ты должен умирать за страну, которая тебе даже не родина, в огромной бессмысленной бойне. Многие в нашей деревне, и мои ровесники, и люди постарше, поверили чернокожему французскому депутату и его друзьям. Они отправились на войну, оставив жен и детей.
Потом настал тот августовский вечер 1914 года. Я его никогда не забуду. Я собирался вознести вечернюю молитву, как вдруг услышал шаги во дворе.
– Кто здесь?
– Я.
Этот голос я узнал бы из всех на свете.
– Что ты здесь делаешь?
– Приехал с тобой повидаться.
– Кто с тобой?
Ответа не было.
– Кто с тобой?
– Это я, Мосана.
А вот ее голос изменился. В нем больше не было свежести и задора, как прежде. И опять наступило молчание, оно было страшным. Мы были тремя вершинами треугольника горьких воспоминаний, вопросов без ответа, ненависти и любви. Мы знали, что связаны навсегда, и ненавидели друг друга за это. Асан заговорил:
– Мне нужна твоя помощь, Усейну.
Я ехидно усмехнулся. От тут же отреагировал:
– Можешь смеяться, да. Имеешь право. На твоем месте я бы тоже ухмылялся. После всего, что произошло, я прошу тебя о помощи: это может прозвучать невероятно…
– А главное, издевательски.
– Согласен. И все же я прошу тебя о помощи, потому что ты мой брат. Я не сделал бы этого, будь у меня выбор.
– Мне наплевать, что у тебя нет выбора. Я больше тебе не брат, Асан.
– Хочешь ты этого или нет, хочу я этого или нет, но мы братья. Кровь проистекает из более далекого источника, чем плоть. Она проистекает из источника,
