вы можете только воевать их оружием и переделывать их церкви в свои мечети… Что вы создали своего? Что-то одно, да, вы создали. А? Подсказать? Это ваше кружение, суфийское кружение на одном месте… которым вы сейчас тоже развлекаете туристов.
– Ты ничего не понимаешь. Ты видишь только внешнее. Ты один раз побывал в Турции, окунулся в Мармара Денизи и думаешь, что познал Турцию.
– Что тут понимать? Кружение на одном месте. Кружение и есть кружение. Примитивный катехон.
Хлынул дождь, что-то хлопнуло, проехало со скрежетом по асфальту; запели сигнализации в машинах. Славянин подошел к окну.
– Сема́…
Турок смотрел, как Славянин борется с окном, пытаясь его прикрыть. Славянин поднял брови.
– Сема, а по-арабски – сама́, – хмуро пояснил Турок. – Означает «слушание».
– Слушание чего? – Славянин закрыл окно и стоял с мокрыми руками. Подоконник тоже успел стать мокрым.
– Не чего, а кого. Бога. У евреев – Шема, отсюда «Шема Исраэль», «Слушай, Израиль», их главная молитва. И имена – Шимон, Шмуэль… «Услышанный», «Услышанный Богом».
– Симон и Самуил. – Славянин снова поглядел на кофейные зерна.
– Наша вера – вера вслушивания. Главное – услышать Бога… А не заставить его услышать нас, не кричать ему, как это в вашей вере. Не забегáть перед ним, не дергать за край одежды. Поэтому у вас всё вовне, всё снаружи, всё новое, яркое, оригинальное. Вы умеете говорить, но не умеете слушать.
– И для того чтобы слушать, нужно вертеться волчком! Так?
– Нужно выйти из времени. Ты же сам сказал: катехон. Вращение против движения солнца, против часовой стрелки. И ритуальный обход вокруг Каабы совершается тоже против часовой стрелки, тоже бегом. Чтобы выйти из времени, нужно приложить немалые силы. Находясь во времени, ты не сможешь услышать Бога, ты будешь слышать только себя.
Славянин хмыкнул:
– Крестный ход вокруг православных храмов совершается тоже против часовой.
– Значит, вы тоже – катехон.
Славянин поджал губы. Невидимая бритва между ним и Турком постепенно растворялась. Дождь уже не стучал, а всхлипывал.
– Вы, славяне, – говорил Турок, – вы такие же, как мы. Ты говоришь про нашу неоригинальность… А вы что оригинально смогли бы – без византийцев, без немцев, без французов? Просто вы пришли в Европу раньше нас. И кем вы пришли? У нас был ислам. А вы были язычниками, приносили человеческие жертвы.
– Германцы тоже первоначально приносили человеческие жертвы.
Турок тяжело улыбнулся:
– Ты рассуждаешь как Сожженный. Я просто слышу его голос.
– Ты тоже, – отзывался Славянин. – Неслучайно именно нас с тобой он породил в последнюю очередь. После нас он уже никого не мог создать.
– Или не хотел.
Дождь пошел еще слабее. Славянин снова натряс из пакета в кофемолку и наконец сварил себе кофе. Турок открыл окно и напустил полную кухню мокрого воздуха. Братья сидели за столом, грызли крендельки и ругали немцев.
Маленький трактат о кофе
Кофе Сожженный покупал обычно на Троммсдорфштрассе, недалеко от Ангера.
Там стоял такой густой кофейный запах, что его можно было зачерпывать чашками и пить. Сожженного здесь знали, улыбались и вежливо отвечали на его неуклюжие шутки.
«Вы, наверное, сами не можете его пить», – говорил он девушке, расплачиваясь.
«Извините?»
В магазинчике было шумно, сбоку трещала кофе-машина.
«Здесь такой сильный запах. – Сожженный подергал носом. – Надышавшись им, наверное, уже не хочется пить кофе…»
«Ну нет, мы очень любим кофе», – девушка улыбнулась.
Эта улыбка ему понравилась. Он мысленно сфотографировал ее и держал в памяти, выходя на солнечную штрассе. Через несколько минут изображение в голове стало гаснуть. Сквозь него всё отчетливее проступали дома и идущие вперед и назад люди. Бледнеющая улыбка была уже такой… какой? Можно было вернуться и снова сфотографировать ее мозгом. Он не стал.
Он еще прошел немного, прижимая к пальто два теплых пакета с кофейными зернами. Пока не догадался сунуть их в спортивную сумку. Кофейная улыбка успела полностью погаснуть.
Возможно, всё дело было в запахе. Да, конечно, в запахе.
Тонкий свитер, джинсы, которые он успел заметить на ней, нижнее белье – всё, наверное, хранило этот проклятый запах. Он вышел на Ангер.
«И ее кожа, наверное, тоже», – подумал.
Сам он попробовал впервые кофе лет в девять.
Это была коричневая жестяная банка. На банке было изображено что-то желто-индийское. Банка хранилась на второй полке подвесного шкафчика как драгоценность.
Тогда вообще было много индийского. Индия просто истекала на Союз. Хинди руси бхай-бхай. Братья навек. Особенно в Средней Азии: не только бхай-бхай, еще и соседи. Индира Ганди, смуглые поцелуи дружбы. Движение неприсоединения. Кофе.
В Ташкенте открыли магазин индийских товаров «Ганга». В нем продавались платья, напоминавшие крашеную марлю, и пестрые металлические вазы, в которые нельзя было ставить цветы. Если щелкнуть по вазе, она долго и обиженно гудела.
Итак, лет в девять перед ним поставили кофе, утром, из той индийской банки.
Кофе был зверски разбавлен молоком, поверхность стянута резиновой пленкой. Когда он вытащил ложку, пленка повисла на ней… «Сделай хотя бы глоток», – раздался голос из мира взрослых, голос силы и утренней власти. Он стряхнул пенку и сделал «хотя-бы-глоток»… Остаток допивала мама. «Ну и глупый», – говорила она, ставя чашку в раковину. Он молчал и смотрел. На дне чашки слизью блестел сахар.
Кофе он заинтересовался уже студентом, курсе на третьем. Его занимал вопрос о соотношении индивидуального времени и коллективного. Гипотеза состояла в том, что ускорение первого может странным образом замедлять второе.
«И что, – спрашивала его она, переставая тереть пол. – При чем тут кофе?»
Она вымыла почти половину магазина. Вторую половину обещал вымыть он. Он помогал ей. Он думал, что помогал ей.
Он брал у нее швабру и говорил, что скорость группового времени не есть простое среднеарифметическое от сложения скоростей индивидуального времени у каждого из членов этой группы…
«И что?»
Она уже сидела в кресле и качала голой ногой в сером носке. А он стоял и тер шваброй пол.
…А то, что у тебя, у меня, у сотен людей время может течь очень быстро, но чем быстрее у нас оно течет, тем медленнее движется общее время.
«Может, сдвинешься наконец? – спрашивала она. – Пять минут трешь одно место».
Он делал шаг вперед и принимался за новый квадрат.
«Ну и почему ускорение моего индивидуального времени замедляет общее? – спрашивала она. – Должно же, по идее, ускорять?»
Потому что главное – не скорость, а направление, вектор. Если импульсы времени движутся в противоположные стороны, они гасят друг друга.
«Очень сексуально, – говорила она, глядя, как он снова елозит шваброй на одном месте. – Откуда у тебя такие движения?
