Они не будут заботиться о тебе, как заботятся в семьях, но они не дадут тебя в обиду. В одну замечательную апрельскую ночь, когда в городе во всю цвела сакура, и луна светила достаточно ярко, чтобы влюблённые могли разглядеть черты друг друга, на меня в моей «квартире» набрела группа парней. Национальность не называю – это неполиткорректно и чревато последствиями, ибо на такие поступки способны ведь парни любой нации. Если бы я не сопротивлялась, возможно, они не так бы усердно били. Синяки и ссадины зажили, но вот зубы…
Лео накрывает глаза ладонью и сжимает виски́ так, что его пальцы становятся белыми. Но я не собираюсь его щадить – он задал свой вопрос сам.
– Ты знаешь, я никому не говорю о своих искусственных зубах. И у меня нет понимания, почему сказала об этом тебе. Обычно я, как и все, блюду свой товарный имидж. Но если бы в ту ночь я не лишилась зубов, не пришлось бы бросать в школу, а отсутствие аттестата – это билет в один конец – на дно, потому что работу без него не найти. В семнадцать страх перед одноклассниками был сильнее страха перед неизвестностью. Но всё это не было самым страшным. Знаешь, что было?
– Что?
– Отсутствие взглядов людей, которые по определению «нормальны». Когда ты сидишь или лежишь на тротуаре, спишь под одеялом с мусорки или накрываешься им с головой и мечтаешь о лучшем, мимо проходят люди, и они никогда на тебя не смотрят. Они думают, что если не видят тебя, то ты как бы и не существуешь. Для них ты невидимка, та часть мира, которой лучше не быть.
– И это страшно?
– Это страшно, потому что лишает воли. Для тебя тоже всё становится бессмысленным. Этот смысл многие находят в метадоне – бесплатном билете в край грёз от государства. Зубы семнадцатилетним бездомным девочкам государство не чинит, как и не даёт кров, но обеспечивает наркотиком всех желающих.
– Лея…
– Что?
– Я впервые в жизни встречаю настолько сильного человека.
– Угу. Спасибо. Но в туалет за экспериментами теперь ты меня не позовёшь. А знаешь, чего хочет такая сильная девушка, как я?
– Чего?
– Быть слабой. Иметь парня – мужчину, который обнимет и будет готов защищать. Я не хочу, ненавижу быть сильной! Меня никто не обнимал вот уже вечность.
– Я не целовал женщину такую же вечность.
Он смотрит в глаза.
– А как же наше рандеву в туалете?
– Кто-то сказал, я не умею целоваться! Может, потому что это было впервые за долгое время?
Он говорит это, чуть улыбнувшись, и я откуда-то знаю, что не врёт. И в этот момент его искренности, задаю вопрос:
– Лео, а что для тебя самое страшное?
– Потерять ребёнка.
Глава семнадцатая. Странности
Khruangbin – Cómo Me Quieres (лучше концертная версия в YouTube Khruangbin @ Villain | Pitchfork Live)
Как бы сильна не была твоя боль, всегда найдётся тот, у кого она сильнее.
Теперь Лео не может на меня смотреть, и пытается нащупать стабильность под крышкой своего ноутбука.
– Прости меня, – я говорю это, потому что не знаю, что ещё могу ему сказать. В моей жизни не было таких потерь, как у него, но были другие. Он признался, потому что я фактически вынудила его своей откровенностью, и теперь он захлопнулся, как устрица – не раздёрёшь. Но мы уже поняли – внутри есть жемчуг. Крупный, редкий.
– Всё окей, – отвечает, запуская на ноуте фэйсбук.
– А у тебя есть интернет?!
– Конечно, – похоже, он удивлён больше, чем я. – Девять часов без сети? Да ни за что на свете!
– Обалдеть. А почему у меня его нет? Это что? Вайфай для избранных? Для бизнес-класса?
– Да нет, для всех. В обычном меню есть эта опция, кажется, на последней странице.
– Ах в меню… – разочарованно соображаю. – Небось по цене билета до Луны.
Лео пожимает плечами и возвращается к своим делам. Всё-таки заносчивый сноб – решаю. До конца полёта ещё почти пять часов. Ну и ладно, почитаю дневник.
После записи в восемь лет сразу следует запись в десять.
1 сентября 2003 года
Мама умерла сегодня – в наш первый день в новой школе. Она перестала дышать ровно в восемь тридцать утра – время, когда нужно выезжать в школу. Я держала её за руку, и она меня тоже. Её глаза были очень грустными, но они были, хоть она и дышала с таким трудом, словно в её груди образовался булькающий джакузи. Были, а потом их не стало.
Отец отвёз нас с Меган на машине, потому что мы ещё не знали дорогу, и она, как всегда, сидела впереди, рядом с ним, а я, как всегда, сзади. Мы опоздали на первый урок, и все на нас пялились. Наверное, отец рассказал учительнице про маму, потому что когда он уехал, она попросила весь класс быть с нами поласковее. К Меган сразу подошли две девчонки – Клэр и Хадия. На третьем уроке ко мне подсел Тьяго из Бразилии. У него чёрные волосы и очень коричневые глаза. Он знает миллион баек про всех учителей в школе, и я думаю, он как минимум половину всего выдумал, потому так не бывает – чтобы все были полными придурками. Когда я подумала про маму и снова стала грустной, заплакала даже, он сразу вспомнил случай, как его едва не выгнали из школы. Если верить его словам, накануне в воскресенье он нашёл какашку чёрного медведя у реки и в понедельник завернул её в тряпку для вытирания доски. Учительница размазала её по всей поверхности, потому что плохо видит и не всегда надевает очки. Все сразу поняли, что это сделал Тьяго, и хотя он и отпирался, его всё равно заставили отмывать доску, а с ней и весь класс. Хотели ещё заставить его помыть туалеты, но потом передумали, а он был согласен, но только на девчачий. Мне стало смешно. Это странно – смеяться, когда тебе так грустно. Смеяться и плакать одновременно. Тьяго сидел со мной и на четвёртом уроке. В конце дня он сказал, что у нас с ним совпадают все предметы, поэтому с утра, если я захочу, он тоже со мной сядет. Я ему сказала, что в прошлой школе у нас были одноместные парты, и он ответил, что моя прошлая школа – концлагерь. Я не знала, что это такое, и постеснялась спросить. Меган накануне предложила мне
