Полароидный снимок, сделанный Хьюзом, так и остался в лодке, пролежав в холоде несколько десятилетий. В процессе длительного преобразования «Аниевой Выдры» в еще более крупную и маловероятную «Яббу-Даббу-Ду», Моррис наткнулся на потускневшую фотографию, воткнутую в кожух перископа. Он отдал снимок главному механику Ирме Раджамутти, выпускнице Бомбейского университета, у которой было два диплома — по прикладной механике и эксцентричным литераторам. Когда переоборудование лодки было завершено, Ирма приклеила снимок скотчем на стену в машинном отделении. Если кто-нибудь спрашивал, что это за хмырь в махровом халате, она отвечала:
— Сэлинджер.
Поскольку Томаса Пинча один раз уже серьезно спутали, он вряд ли стал бы на это возражать[90].
КОГДА РИЧАРД БЕРРИ И «КИНГЗМЕН»[91]ИГРАЛИ НА «ВИФЛЕЕМЕ»
— Объект на поверхности?
— Паром на Стейтен-Айленд, пеленг 2—0—9, дистанция три четверти мили. Прочие небольшие суда… вышел полицейский катер, но он направляется к Ист-Ривер. К острову Свободы путь открыт.
— Вперед на одну треть мощности, — скомандовал Фило. — И слушай — вдруг засечешь гигантского кальмара.
Гидролокационный пост пах, как таблетка для горла. Аста Уиллс растила крошечный эвкалипт, который напоминал ей о доме; Фило предложил ей найти еще и коалу-сироту, но акустик и слушать не желала.
— Отвратительные создания, — сказала она. — У них моча выходит с потом, и они дырявят мебель, видала я такое.
Вместо этого она завела вомбата, которого назвала Базилем. Антиподская помесь барсука и луговой собачки, которую приятно потискать. Коэффициент умственного развития у Базиля был не больше, чем у обоев, а основная цель его жизни заключалась в том, чтобы свернуться клубочком у Асты на коленях и уснуть. Одной рукой гладя Базиля, а другой настраивая гидрофон, Аста не теряла спокойствия даже в самые сложные моменты.
— Не слышу ни кальмаров, ни кракенов, — сказала Аста. — Только мелочи, которые нас не потревожат. Зато вот датчики на корпусе отмечают чудесное разнообразие биотоксинов в воде, а также, похоже, метель из клочков использованной туалетной бумаги. — Она пошевелила бровями и стряхнула пепел с воображаемой сигары. — Так что если лодка даст течь, воду не глотать.
— Спасибо, Аста, — ответил Фило. — С тобой я всегда рад возвращаться к родному причалу.
— Да ладно, расслабься. Мы ведь сегодня спасли континент, скажешь, нет? К тому же тут вода все равно лучше, чем у меня дома, у Бонди-Бич.
— Ну, это еще не повод радоваться.
— Стамбул! — сообщил Осман Хамид, а Моррис перевел: — Фило, десять минут до Пиратской бухты.
— Ага. Что у нас там по расписанию? Двухдневная увольнительная на берег?
— Трехдневная, — сказала Норма Экланд. — Мы договорились на три дня.
— Точно, три. Моррис, дойди до моей каюты, возьми конверты для машинной команды. Им еще не выдали зарплату.
— Я? — переспросил Моррис. — Сейчас очередь Нормы платежки заполнять.
— Нет, — возразила та. — Сейчас очередь Нормы одеваться к ужину. У меня на вечер заказан столик в «Цене соли»[92]. — Она взглянула на Асту. — Жду тебя на палубе через пятнадцать минут?
— Заметано, — ответила Аста и выключила аппаратуру. Стоявший за рулем Осман направил «Яббу-Даббу-Ду» к основанию острова Свободы, где перед ними открылся потайной гидравлический шлюз. Подлодке предстояло быстренько ополоснуться, чтобы смыть противную слизь акватории Нью-Йорка, а потом всплыть в Пиратской бухте — собственном секретном доке, расположенном прямо под пьедесталом Леди Свободы.
Моррис выполз из рубки, как приговоренный. Дело не в том, что ему не хотелось заполнять платежки, а в том, что всякий раз, посещая машинный отсек, он словно окунался в море вины еврея-либерала. Помимо Ирмы Раджамутти, остальной состав машинной команды был из Палестины: Оливер, Хитклиф, Маугли, Галахад и Крошка Нелл Каценштейны, приемные братья и сестра Морриса. Усыновление для его родителей было, скорее всего, искуплением грехов — они спасли пятерых брошенных близнецов из горящей мечети на Западном берегу, ушли из «Шин Бета» и в один безумный Йом-Кипур[93]бежали из Израиля — но сыну объяснить свои мотивы они так и не удосужились. Через год после выезда из Тель-Авива родители развелись: Моррис с матерью оказались в Нью-Йорке, а отец взял с собой пятерых близнецов и поселился в Лондоне, где усыновленные Каценштейны сами выбрали себе имена из «Антологии английской литературы Нортона»[94]. Там им жилось хорошо и спокойно, росли они в огромном доме на Темзе и в положенное время все поступили в Оксфорд; а юный Моррис смотрел на Манхэттене передачи «Си-эн-эн» про то, как на улицах Восточного Иерусалима израильские солдаты стреляют в детей, и к своему совершеннолетию приобрел уверенность, что братья и сестра наверняка его ненавидят.
Отнюдь: они о брате вообще почти ничего не думали — они занимались своими докторскими работами. Но ни один не устоял перед искушением воспользоваться его нелепым желанием загладить вину, особенно поскольку это выливалось в материальную поддержку их исследований. Так что, когда Моррис собрал всех на тайную встречу в кембриджском пабе и предложил работу на «Яббе-Даббе-Ду», Хитклиф его окончательно пригвоздил.
