тучами; ветер качал деревья, от окон тянуло сквозняком. Оля по-прежнему сидела на диване, похоже, она так и не спала.
– Ты как? – осторожно поинтересовался он.
– Плохо, – коротко ответила Оля. – Зачем я с вами пошла?
Он сел рядом, пружина тут же впилась в бедро.
– Может, вам с Полканом вернуться? – спросил он и сразу спохватился: не факт, что они выберутся из деревни.
Оля замотала головой:
– Нет уж. Теперь я до конца пойду. Нечего мне терять, Максим Леонидович. А так за Федей присмотрю.
Полкан открыл глаза, его взгляд сделался прежним:
– Да, мы с вами, Максим Леонидович.
Максиму не понравился такой резкий переход. Вечером он списал его на действие алкоголя, но сейчас перемены в Полкане и Оле настораживали:
– Мы вроде на «ты» были, так что давайте без отчества.
– Как скажешь, – буркнул Полкан.
Из соседней комнаты, широко зевая, показался Федор: он воспользовался возможностью и хорошенько выспался. Молодому организму ничто не помешает отдохнуть. После скорого завтрака из гречневой каши, сваренной на разбавленной сгущенке, Максим и Федор при помощи Симаргла обнаружили на чердаке полиэтиленовую пленку – видимо, ее хранили там для парника – и сделали из нее накидки на одежду, вырезав в прямоугольнике дырки для головы
– Вам надо? – уточнил Максим у Полкана.
Тот криво усмехнулся:
– Зачем уродам накидки? Мы с Олей и помокнуть можем.
Максима передернуло:
– Ты с дуба рухнул? Ни я, ни Федор вас уродами не считаем. Откуда я знаю: нужно вам или нет?! Вы же не едите, к примеру.
Полкан ответил нормальным голосом:
– Извини. Проблема во мне. Многое обдумать надо.
Он поднялся, едва не задев головой люстру-тарелку, и вышел во двор.
– Я тоже прогуляюсь, – сообщила Оля и с мрачным видом последовала за Полканом.
– Что с ними? – встревожился Федор.
Максим слегка позавидовал: до парня доходило с опозданием, а потому он дольше сохранял безмятежность.
– Вспомнили то, что хотели забыть, – пояснил Максим.
Повертел пленку и отложил в сторону: Полкану нужно, пусть сам и занимается, а Максим в няньки не нанимался. Облачился в куртку, переобулся в резиновые сапоги, найденные в сенях, и тоже вышел. Дождь ссыпал мелкой моросью, затяжной и противный. Полкан и Оля стояли под ним, не делая попыток укрыться, Максим почувствовал вину перед ними.
– Простите. Я принял неправильное решение.
Повисла пауза.
– Да не за что тебя прощать, – нехотя откликнулся Полкан. – Если бы не ты, мы, может, как раз к утру и сдохли бы.
Он смотрел куда-то вдаль, словно стараясь обнаружить просвет посреди безнадежной хмари.
– Да ни при чем вы с Федором! – добавила Оля. – Давайте уже пойдем отсюда. Видеть эту деревню не могу. Пропади она пропадом!
Максим позвал Федора, и они снова отправились по дороге. Полкан ежился в ватнике и непривычно ссутулился. Оля же подалась телом вперед, целеустремленно шагая по размокшей дороге, и Максиму мерещилось, что из нее проступают очертания гренадерского роста и стати женщины: несимпатичной, грубоватой, похожей на медведя в женском обличии. Все они молчали, даже Симаргл не путался под ногами.
Максим ощутил нарастающее напряжение, в левой части груди заныло между ребрами – невралгия. Они миновали колхозные постройки, Максим старался даже не смотреть в ту сторону, будто это было детское колдовство: если не видишь, значит, этого и нет. И лишь когда закончились последние дома, Полкан произнес:
– Выбрались. А я думал, мы тут застрянем.
Через час распогодилось, в небе появились пронзительно голубые окна, и Максим снял накидку. Отряхнул ее и убрал в рюкзак: еще пригодится. Федор отозвал в сторону:
– А зачем вы им водку вчера дали?
Максим почесал подбородок:
– Ты же видел, что с ними творилось. А водку и при отравлении используют, и при простуде. Но в меру.
– Думаете, помогло? – недоверчиво спросил Федор.
Максим пожал плечами и честно ответил:
– Не знаю. Главное, живы.
Остановились на пригорке, тут росли сосны и березы. Немного поодаль – молодые ели. Максим расстелил накидку на траве, чтобы не замочить штаны. Пустая гречка на обед лучше, чем ничего, хотя теперь полгода к ней не притронется, как домой вернется. Жаль, что тушенку нашли всего одну банку, лучше бы ящик ее вместо водки. Потрескивал огонь, от костра тянуло дымом, не хотелось никуда идти.
– Пролетела птица несчастья, – вдруг сказала Оля.
– Что? – Федор явственно вздрогнул.
– Птица несчастья, – повторила Оля. – И счастье обернулось бедой. Было и не стало, – она замолчала.
Федор подсел к ней и обнял, как ребенка. Оля не вырывалась, она уткнулась в грудь Федора и подергивалась всем телом. Максим пожелал оказаться как можно дальше отсюда. Он понимал, что услышит то, чего бы не хотел услышать: что, ему своих проблем мало?
– А ведь он чуть старше тебя был, Феденька, – всхлипывая, произнесла Оля. – Димочка его звали.
Оля с мужем Геннадием всю жизнь прожили в деревне, работали на колхоз. Она птичницей, он механизатором. Детей долго не было, а потом, раз, и родился Димочка.
– Как ангелочек Димочка был. Бровки и ресницы точно нарисованные, – повествовала Оля. – Мы с мужем люди простые. А он красавчик.
Димочка и учился хорошо: грамоты, поощрения, победы в олимпиадах. Оля с гордостью их упомянула, начиная с первого класса и до десятого, словно это было важно.
– Школу с медалью окончил. В институт поступил. Муж ходил счастливый… – продолжала Оля. – Да и я радовалась. Любой матери приятно, когда ее ребенка хвалят.
Оля чуть отстранилась от Федора, ее лицо посветлело, она умильно сложила руки:
– Писал нам исправно, на каникулы приезжал, а как восемнадцать исполнилось, в армию его призвали.
Оля опустила голову и монотонно принялась перечислять:
– Проводили его хорошо, одноклассников позвали, учителей. Самогон на стол поставили, поросенка зарезали. Мы-то в доме сидели, а молодежь гуляла до утра. Все, как положено.
Из армии Димочка вернулся в цинковом гробу – груз 200. Максим отметил, что это случилось несколькими годами позже его службы, тогда многим молодым ребятам не повезло с братским долгом в чужой стране.
– Как я плакала! Как убивалась. Девочки из его класса пришли, помогали мне. А я плачу, света белого не вижу. И не попрощаться по-человечески, не посмотреть на него: гроб-то закрытый.
У Оли перехватило дыхание. Она некоторое время боролась со спазмами в горле, а потом продолжила сдавленным голосом:
– Все пришли с ним проститься. Плакали, вспоминали Димочку. Слова хорошие говорили. Как я тогда не умерла, не знаю.
Она подняла голову и посмотрела на Федора с такой безнадежностью, что Максим ощутил глухую тоску.
– Потом не помню ничего. Только как-то сижу и пытаюсь укрыть
