повышало шансы выжить в ходе покушения. Сизин настояла на том, чтобы ее саму тренировали три года – по той же самой причине.
– Ты понял, Хашети? – спросила она.
Он снова упал ниц.
– Полностью, ваше высочество.
– Ребен? У тебя неуверенный вид.
– Я… – Он зашлепал губами, подбирая ответ. – Просто все это еще так… необычно. Это идет вразрез со всеми правилами. Много веков прошло с тех пор, когда солдаты в последний раз патрулировали улицы. Уверен, император Ф…
Сизин пронзила его острым и холодным взглядом.
– Император, мой отец, – мудрый человек. Он лучше всех понимает, что сейчас необычное время, которое требует необычных решений. Неужели ты, камерарий Ребен, думаешь, что мир всегда останется неизменным? Неужели ты настолько наивен? Перемены – это выживание; то, что не меняется, гибнет. Возможно, ты мне не веришь. Я бы предложила тебе спросить у империй, которые были до Арка, но, увы, они уже превратились в прах. – Сизин подождала, чтобы ее слова проникли в него словно острие кинжала. – В своих бумагах отметь, что эти воины – офицеры Палаты, и пусть твой Хелес воспользуется ими по назначению.
– Моя Хелес, ваше высочество. Дознаватель Хелес – женщина. – Увидев скучающий взгляд будущей императрицы, Ребен добавил: – И да, я немедленно этим займусь.
Он и Хашети поклонились, а Сизин устремилась прочь, оставив их среди светящихся шеренг.
Итейн не отставал от нее, держа над ней зонтик. За большим отрядом гвардейцев стояли облаченные в шелк призраки в масках; они держали на своих плечах носилки, сделанные из красного дерева и украшенные серебром. Когда носилки начали поднимать, Итейн взгромоздился на их край, отдав зонтик другому слуге.
Сизин не сказала ему ни слова – ни в раскаленных переулках Верхних доков, ни на проспектах-Спицах – самых старых улицах Аракса, засаженных пальмами и под завязку набитых глазеющими на достопримечательности туристами. В нишах стояли музыканты, игравшие на свирелях и дудках. Горячий воздух был наполнен ароматами пряностей; острый перец обжигал горло, шелковая мягкость корицы и кумина щекотала нос. Запахи вылетали из таверн, поднимались над вертелами, на которых жарилось щедро политое маслом мясо. Рядом с вертелами торговцы продавали шарфы, которые развевались на ветру и вцеплялись в прохожих. Время от времени один из наиболее смелых шарфов касался углей и исчезал, превратившись в облачко дыма. После этого двое торговцев начинали спорить на малопонятном аракийском наречии. Туповатые туристы, слишком привыкшие к тихой и спокойной жизни у себя на родине, радостно хлопали, не в силах отличить обычный разговор от ссоры. Половина из них уже приобрела розовый оттенок, обгорев на солнце. Вторая половина скорее всего не доживет до утра.
Сизин наблюдала за всем этим, придерживая пальцем кольчужную занавеску. Все что угодно, лишь бы выдержать молчание Итейна. Она хотела покарать его за то, что он проболтался Темсе про Базальта, однако ей почему-то казалось, что наказан не он, а она.
Все дело было в его взгляде: он смотрел на нее пристально и умоляюще, словно собака. Она постоянно ловила на себе этот взгляд, доведенный до совершенства в течение многих десятилетий. Сизин приказала ему молчать и не обращала на него внимания, и все же Итейн отплатил ей с помощью этого взгляда. Этот взгляд приводил ее в ярость; Сизин знала, какую игру он ведет, и от этого злилась еще больше. За сто двадцать лет, которые прошли после его смерти, Итейн прекрасно понимал, как нужно обращаться с хозяевами и реагировать на наказания: в зависимости от ситуации он мог быть либо чрезмерно жизнерадостным, либо невыносимо унылым. Именно поэтому он был самым свободным из всех рабов-призраков, которых она знала.
«Терпеливая» – не то слово, которое можно было обычно увидеть рядом с ее именем, хоть в тексте, хоть в разговоре, однако сегодня «терпение» стало новым девизом Сизин. Молчание – оружие, которым сложно действовать с непривычки, однако Сизин твердо вознамерилась одержать победу.
Она молчала час, а может и больше, когда Итейн вдруг громко откашлялся, заставив ее вздрогнуть. Даже такое крошечное движение доказывало, что она признает его существование. В ответ на этот подлый трюк Сизин отвернулась и высунула голову из-за занавески. По крайней мере, она может утонуть в шуме улиц.
Они въехали в более богатые районы; здесь здания тянулись выше, словно прославляя Небесную Иглу. Туристов и торговцев сменили торы и тал, владельцы предприятий, банкиры, ветераны, бывшие генералы и адмиралы, знаменитые музыканты и художники.
Каждый из них, как и Сизин, находился в кольце телохранителей. Одежда и макияж не позволяли точно определить статус человека, но о его богатстве можно было судить по внешнему виду его телохранителей. Человек, у которого появились деньги, прежде всего обзаводился либо телохранителем, либо сейфом. Те, кто этого не делал, быстро выясняли, почему охрана пользуется такой популярностью, – но чаще всего они понимали это слишком поздно. Слабых и глупых Город Множества Душ пожирал.
Хотя носилки Сизин не были украшены королевскими символами или гербами, бирюзовые плюмажи и роскошные позолоченные доспехи гвардейцев привлекали всеобщее внимание. И как только одному зеваке хватило ума поклониться, остальные последовали его примеру, и носилки стали похожи на корабль, за кормой которого возникает волна. Именно поэтому Сизин поехала в Иглу по улицам, а не по проложенным над ними дорогам, как это сделал бы любой представитель королевской семьи. Любовь народа для нее была важнее опасности.
Будущая императрица выпрямилась и с улыбкой помахала толпе. Особа королевской крови не должна пренебрегать своими подданными – даже в мире, где власть принадлежит богатым, а не знатным.
В ее памяти всплывали имена тех, кого она замечала за стеной золотых щитов.
Тал Ресалп. Про нее говорят, что она восходящая звезда.
Тал Шепут. Идет на дно.
Арак-Нор. Так называемый «лучший голос Арка».
Серек Вараст. Никчемный ноющий ублюдок.
Тор Фарут. К старости растолстел.
Адмирал Нило, герой Тваразы. Для своего возраста выглядит неплохо.
И серек Бун…
Призрак стоял на балконе дома, вклинившегося между двумя башнями, и опирался на балюстраду, возвышавшуюся над землей всего на один этаж. В горячем утреннем свете сияние Буна потускнело, но Сизин видела, что его белые глаза смотрят прямо на нее.
Ее злила не его дерзость и не то, что он ей не кланялся, а то, что он не один. За спиной Буна стояли две тени – тоже с белыми перьями на груди, как и он. На них были длинные одеяния темно-алого цвета, подпоясанные серебристыми веревками; свои капюшоны тени сняли, обнажив лысые головы.
У ног Буна сидел четвертый призрак крайне редкого вида – мертвая гончая, на которую кто-то надел кожаный поводок с медной сердцевиной. От животного исходило темно-синее сияние, а глаза были пронзительно-белыми. Острые уши торчали под прямым углом к
