спор.
— Ладно, поговорим утром, — бросил Франци, натянув одеяло на голову.
Лаци ворочался на своем тюфяке, ругая про себя друга за зазнайство.
Утром Лаци встал рано. Вышел во двор. Его так и подмывало оставить Франци, даже не попрощавшись с ним.
Вдруг он услышал шум приближающегося автомобиля. Осторожно выглянул из-за кучи кирпичей и обломков.
Перед большой воронкой от авиабомбы автобус остановился. Из него стали выходить жандармы.
Лаци побежал за Франци. Тот, схватив под мышку шинель и брюки, в одном нижнем белье выскочил во двор.
Было ясно, что кто-то выдал их. Но видимо, жандармам сказали только название улицы, и вот теперь они осторожно продвигались от одного разрушенного дома к другому. К счастью, развалин было так много, что Франци и Лаци без особого труда перебегали с одного места к другому незамеченными.
Миновав несколько улиц, они забежали в часовню. Там Франци оделся.
— Не будь мимозой, — сказал он, — если нам удастся вырваться отсюда.
Лаци пошел к тетушке Линде на улицу Ловаш, у которой он уже скрывался однажды вместе с Йене Риго.
Добрая старушка без лишних расспросов приняла парня. Сама сходила к Магде. Та принесла Лаци гражданский костюм. На кухне тетушки Линды Лаци провел двое суток.
А как медленно тянулись эти сутки! Казалось, они никогда не кончатся. Через два дома артиллеристы установили орудие и били из него; от грохота, казалось, лопнут барабанные перепонки.
«К концу войны все артиллеристы оглохнут, — думал Лаци. — Как это стало с дядюшкой Йошкой, который был номером у 320-миллиметровой гаубицы».
Стекла в окнах дома звенели. Немецкой артиллерии отвечала советская. Снаряды рвались неподалеку.
На третий день утром, появилась Магда.
— Здесь ты дальше оставаться не можешь. Место слишком ненадежное, — решительно заявила девушка.
— Это, пожалуй, единственное место, где я могу считать себя в безопасности.
— Этот район бомбят, обстреливают из пушек, — прервала Лаци Магда. — Пойдешь к нам. У нас во дворе есть глубокий подвал, стены выложены плитами, сверху толстое перекрытие. В нем сидит вся наша семья и семья Фюлепа. До прихода русских осталось совсем немного, дня два-три… Там ты будешь в безопасности…
Подвал напоминал подводную лодку: он был узким и очень длинным. Люди сидели, тесно прижавшись друг к другу; как-никак целые две семьи. В углу — железная печурка, которую топили чем попало. Тиби старался разжечь ее, но она не разгоралась, а только чадила. Через крошечное окошечко — трубу, словно через перископ, можно было увидеть кусочек неба. Воздух в подвале тяжелый, спертый, и проветрить нельзя: выдует все тепло, потом не натопишь. Выходить во двор опасно.
Тетушка Ач варит кукурузу в несоленой воде. Каждому достается понемногу. У жены Йошки Фюлепа есть кукурузная лепешка, которую она испекла еще давно. Она отламывает кусок лепешки и протягивает его мужу. Все с завистью смотрят, словно это не лепешка, а кусок торта. Фюлеп не выдерживает и дает кусок лепешки Лаци, тот передает его Магде, а девушка отдает старику Криштофу, который в свою очередь делит ее на всех и раздает.
Наступает ночь. Слабый огонек керосиновой лампы искажает человеческие лица. От неудобного положения тело затекло. От духоты колотится сердце. Временами снаружи слышатся выстрелы и далекая артиллерийская канонада. В полночь тетушка Ач не выдержала и пошла в дом. Легла на свою кровать и накрылась с головой пуховым одеялом. Лаци сквозь дремоту слышал, как она уходила, но ничего не сказал.
Некоторое время спустя старый Криштоф всполошился. Не обнаружив рядом с собой старухи, он сразу же пошел в дом и привел ее обратно.
На рассвете Тиби решил посмотреть, что делается на улице. Увидел гитлеровских солдат. Те сновали взад и вперед, но скоро скрылись.
Лаци стало невмоготу сидеть в подвале. Он вышел во двор.
Шел снежок. Подмораживало. Серое зимнее небо. Покрытые снегом крыши. Все кругом бело и радует глаз.
Тихо. Лишь иногда тишину нарушают взрывы мин, которые летят со страшным душераздирающим свистом и падают почти по отвесной траектории. Значит, стреляют откуда-то недалеко.
Лаци остановился на ступеньках, которые ведут в дом. Лениво потянулся, вдохнув всей грудью свежий морозный воздух.
— Ну-ка ты, смельчак, живо возвращайся обратно! Разве не слышишь, что стреляют?! — крикнул ему из погреба Йошка Фюлеп.
«Ну и пусть…» — подумал Лаци, но ничего не сказал. Нервы у Йошки совсем сдали: стоит ему услышать стрельбу, как он сразу же бледнеет. Это он не разрешает проветривать подвал, так как чувствует себя в безопасности только тогда, когда дверь плотно закрыта. Разумеется, от прямого попадания снаряда и этот подвал никого не спасет. Это была бы готовая могила для всех, кто в нем сидел.
Лаци медленно идет в подвал, спускается по ступенькам и закрывает дверь.
— Думаешь, если до сих пор тебе везло, так и теперь ничто не страшно… — ворчал Фюлеп.
В этот момент раздался сильный взрыв. Все посмотрели на Лаци.
— Это где-то совсем рядом, — тоном знатока объяснил дядюшка Криштоф.
Позже, когда все вылезли во двор, увидели, что мина разорвалась как раз там, где стоял Лаци: на крыльце дома. От взрыва разлетелась входная дверь, лестница, а стены дома почернели от пороховой гари.
— А я в рубашке родился, дядюшка Йошка, — сказал Лаци старику Фюлепу.
— Черт бы тебя побрал, — добродушно проворчал старик, скручивая цигарку и протягивая ее Лаци. — Ты уж поставь свечку святому Анталу…
Вскоре семья Ачей перебралась из подвала в кухню. Вслед за ними переселились в свой домишко и Фюлепы. Лаци внимательно разглядывал развороченную лестницу и большой осколок мины, застрявший в обожженной пороховой гарью стене. После этого минометного обстрела у всех как-то притупилось чувство страха. Даже Йошка Фюлеп, которого, казалось, и трактором не вытащишь из подвала, утром распивал чай в кухне собственного дома.
Лаци стоял на крыльце и смотрел на одноэтажные домишки, огороженные покосившимися старыми заборчиками, на убогие акации и редкие, еще более жалкие, фруктовые деревья, которые с трудом приживались на скудной земле, на редкие колодцы и многочисленные сарайчики, пустые свинарники — на все то, что было знакомо до мельчайших подробностей и ассоциировалось с понятием родины. Маргитварош — рабочий район большого города, в котором проживает сто тысяч человек. Здесь за одну только пятницу третьего апреля во время одного-единственного налета авиации союзников русских погибла тысяча жителей, то есть один процент населения района.
Как странно выглядит сейчас этот район! И вдруг Лаци понял: странной была внезапно наступившая тишина, мертвая тишина. Нигде ни взрывов, ни выстрелов, ничего.
Лаци прислушался. Где-то в соседнем доме открылась дверь. Кто-то вышел во двор. Потом послышался раздраженный женский голос:
— Карчи!
