верх берёт подчинённый. Это мелочь, но ведь согласитесь, приятно до жути…
У кого был или есть старый родственник-генерал, меня поймут. Я люблю дядю, но изводить его не перестану хотя бы из принципиальной заботы о его сердце. Оно же без меня будет биться ровно и хило, а со мной сплошные стрессы, скачки давления, переживания, жизнь бьёт ключом и не даёт стариться! У него просто нет на это времени, пока я рядом…
Ну и практически сразу же, словно бы в наказание за мою гордыню, я столкнулся нос к носу со старостой села Калач. Дородный такой дедок в новеньком армяке с начищенной бляхой и с густой бородищей в стиле «бурелом». В двух-трёх местах намертво запутались сломанные зубья от расчёски, а подстригали её явно не чаще раза в год, и только кровельными ножницами.
— Слыш-ко, козачок, — с окающим вологодским акцентом обратился он, цепко ухватив меня за пояс. — Ты, случаем, такого Иловайского не знашь ли?
— Знам, — привычно переходя на крестьянский диалект, сориентировался я. — Кто ж его не знат?
— Добро. — Из хватки могучего старца не было никакой возможности вырваться. — Ужо укажь нам на него, так я те рюмочкой отблагодарствую!
— Оно ж святое дело, коли рюмочкой. — Я решил почти не врать, почти. — Да тока Иловайский — энто ж сам енерал будеть! До него небось спроста не проскочишь…
— А ты уважь обчество, да и проскочи! Дескать, дожидаются его суда да совета, пущай и он свою персону добрым людям явит, не погнушается!
— Ну-у… — замялся я. — А нельзя ли поперёд рюмочку?
Староста кивнул кому-то из толпы, и селяне мигом налили мне гранёный стакан самогону. То, что доктор прописал! Оставалось выпить, не умереть и на секундочку вернуться назад, дабы смачно дыхнуть дяде в нос в присутствии офицера курьерской службы. После чего под громогласный мат-перемат грозный ординарец вынес меня за шиворот и при всём честном народе вышвырнул со двора!
— Ох и грозен энтот Иловайский, — крестясь, прогудел староста из бороды. — Однако ж ништо, покуда тут потопчемся. А козачка жалко-о…
* * *
Свобода! Я счастливо сбежал к нашим, весьма довольный собой. Полк находился на законном отдыхе перед очередным походом. Погода баловала, перебоев с харчеванием или амуницией мы не знали, местные относились к нам по-божески, все возникающие недоразумения решались мирно. Одного шибко умного (но неловкого) казака выпороли нагайками за кражу курицы у попадьи, да ещё двум хлопцам помоложе пришлось-таки жениться, у девок оказалось много родни — и все с вилами.
Не дожидаясь, пока кто-нибудь из есаулов припряжёт меня к общественно полезной деятельности, я быстренько умёлся на конюшню, снял там лишнюю форму, оставшись в шароварах да белой рубахе, забрал из стойла араба и отправился купать его на ближайшую отмель.
«От начальства далеко, так и дышится легко!» — обычно балагурит Прохор, но даже верного денщика я сейчас не хотел бы видеть. Уж слишком многое на меня навалилось, я сейчас имею в виду этот смутный дар предвидения. Ведь я буквально только что без всякой подготовки, стопудово угадал всё, что должно было произойти. И оно произошло! Как, почему — не понимаю, будет ли ещё — знать не знаю, что с этим теперь делать — вообще ума не приложу!
Если с кем и требовалось поговорить, так разве что с белым арабским скакуном. Он хоть перебивать не будет и с советами лезть тоже…
— Ну что, брат мой непарнокопытный? — Я ввёл довольного жеребца по колени в тёплую донскую воду, пригоршнями поливая ему бока. — Сам видишь, до чего нас довели твои дурацкие забеги с того раза… Чего смотришь? Не я виноват, а ты! Ты меня сбросил и дозволил увести себя под землю кровососам-конокрадам. За тобой я был вынужден спускаться туда, где мне плюнули в глаз, а в результате и началось всё это безобразие. Кого надо наказать, а?
Араб испуганно прижал уши, покаянно опустил голову, сделав вид, будто чувствует себя страшно виноватым и полон раскаяния вкупе с желанием загладить и искупить…
— Ладно, хватит ваньку валять, всё равно я твоей хитрой морде ни на грош не верю. Думаешь, я не слышал, как ты мне вслед из конюшни ржал издевательски, стоило отвернуться? Что молчишь, не было такого? Было! И главное, что другие кони тебя поддерживали, словно бы зная, над чем ржёшь! Разболтал небось?
Дядюшкин конь сделал круглые глаза, честно изображая чересчур искреннее недоумение. Вот ить подлец обаятельный… Зуб даю, что разболтал, ну не может надо мной ни с того ни с сего потешаться вся конюшня — от молоденьких кобыл до старых меринов…
Я отвесил скакуну лёгкий подзатыльник, он насмешливо фыркнул мне в нос. Ну и как на такого можно всерьёз сердиться?
— Эй, казачок, что ж ты с лошадью разговариваешь, ты бы со мной поговорил, — мелодично раздалось слева, и, обернувшись, я увидел выглядывающую из воды девушку.
Обычная речная русалка, каких много, — белая кожа, дворянские черты лица, покатые плечи и восхитительная грудь, заманившая в глубокий омут уже не одного раскатавшего губы бедолагу. Это если смотреть обычным человеческим взглядом, но я-то мог её видеть и по-другому…
— Пошла прочь, шалава!
— А-ах… — Русалка картинно опрокинулась на спину, подняв тучу брызг и демонстрируя налитое девичье тело, облепленное мокрой рубашкой. Типа так соблазнительнее…
— Плыви отсюда, кому сказал! — уже значительно строже прикрикнул я. — Знаем, как вы мужиков в воду тащите, глазки строите, ресничками хлопаете, сиськами трясёте, и вот пошёл он, сердешный, за рыбьими поцелуями куда поглубже. Да только я твою личину насквозь вижу!
— Неужто?! — сразу вскинулась она. — И чем же я не хороша, не прекрасна, лицом али фигурой не задалась? Или в ласках моих сомневаешься, так ты хоть руку сперва протяни, сам пощупай, где да как…
Ага, делать мне больше нечего. Иным зрением я отлично видел старую, рыхлую бабищу с сомовьим ртом, блёклыми, как у воблы, глазками, двумя длиннющими грудями, которые она попросту забрасывала себе за спину, и потёртым щучьим хвостом. Потому и о личине позаботилась на славу, видать, не одну девку утопила, прежде чем такой образ себе определила…
— О чём задумался, казачок? Да ты не думай, ты ко мне иди, уж я твои думки нежностью развею, я в ласках горяча-я… буль-бульк!
Пользуясь тем, что русалка подплыла поближе, мой араб просто поднял переднее копыто и аккуратно наступил ей на темечко. Не убил, разумеется,
