не завязну, Анна Игнатьевна! — отвечал Тюрин. — Скоро снова на Луну полечу. Там много работы. На Марс, на Венеру полечу.
— Ишь расхрабрился, — шутила Меллер. — Дайте-ка я вам анализ крови сделаю. Сколько кровяных шариков прибавило вам лунное Солнце… Лунные жители — редкие пациенты…
Покончив с врачебным осмотром, я поспешил к Тоне. Мне казалось, что она уже вернулась на Звезду. Только теперь я почувствовал, как соскучился по ней.
Я мчался по широкому коридору. Тяжесть на Кэце была меньшая, чем на Луне, и я, как балерина, едва касаясь носками пола, порхал наподобие летучей рыбы. Кэцовцы поминутно останавливали меня и расспрашивали о Луне.
— Потом, потом, товарищи, — отвечал я и летел дальше.
Вот и ее дверь. Я постучал. Из-за двери выглянула незнакомая девушка. Каштановые волосы обрамляли ее лицо с большими серыми глазами.
— Здравствуйте, — растерявшись, произнес я. — Мне хотелось видеть товарища Герасимову. Разве она переселилась из этой комнаты?
— Товарищ Артемьев? — спросила меня девушка и улыбнулась как старому знакомому. — Герасимова еще не вернулась из командировки и вернется не скоро. Я пока занимаю ее комнату. Сейчас она работает в физико-технической лаборатории.
Вероятно, заметив мое огорченное лицо, она прибавила:
— Но вы можете поговорить с ней по телефону. Зайдите в радиорубку.
Наскоро поблагодарив девушку, я помчался на радиотелефонную станцию. Пулей влетел в комнату радиста и крикнул:
— Физико-техническую лабораторию!
— Сейчас! — сказал он и завертел ручки аппарата. — Товарища Герасимову?.. Сию минуту… Алло! Алло!.. Пожалуйста!
— Я Герасимова. Кто со мной говорит? Артемьев?
Если эфир не лжет, в ее голосе слышится радость.
— Здравствуйте, я так рада вас слышать! Вы чуть не погибли? Я узнала об этом еще до вашего прилета. Нам сообщили из лунной ракеты… Но все хорошо, что хорошо кончается… А я здесь веду очень интересные работы в лаборатории абсолютного холода. Она устроена на балконе теневой стороны нашей ракеты. Приходится работать в межпланетных костюмах. Это несколько неудобно. Но зато абсолютный холод, что называется, под рукой. Я уже сделала несколько интересных открытий в области сопротивления полупроводников при низких температурах…
И она начала говорить о своих открытиях. Когда же она скажет о чернобородом» и Палее? Самому как-то неудобно спрашивать. Она собиралась побывать на Кэце, но не ранее как через «земной» месяц.
— А как ваши поиски?.. — не утерпел я.
Но, увы, в этот самый момент радист сказал:
— Срочный вызов ракеты Кэц-восемь. Простите, я должен прервать ваш разговор.
Я вышел из радиостанции расстроенный. Тоня обрадовалась мне, это очевидно. Значит, она все-таки не равнодушна ко мне. Но говорила она больше о своих научных работах. И ни слова о Палее. И я не скоро увижу ее…
В коридоре меня остановил молодой человек.
— Товарищ Артемьев, я вас ищу. Директор вас просит к себе!
Пришлось отправиться к Пархоменко. Он очень подробно расспрашивал меня о нашем путешествии на Луну. А я рассказывал довольно бестолково.
— Вижу, вы утомлены сегодня, — оказал директор. — Отдыхайте, а завтра принимайтесь за работу. Наш биолог товарищ Шлыков уже давно поджидает вас.
Мне хотелось скорее остаться одному. Но я был голоден и отправился в столовую. Там мне пришлось рассказать кэцовцам о путешествии. Я прямо стал почти знаменитостью — один из первых людей, побывавших на Луне! Меня слушали с огромным вниманием, мне завидовали. В другое время все это заняло бы меня, но сейчас я был огорчен тем, что не повидался с Тоней. Скомкав свой рассказ и отговорившись усталостью, я наконец добрался до своей комнаты. В мое отсутствие к стене привесили откидную кровать из тончайшей сетки. В матрацах не было нужды. Я улегся на кровать, и отдался своим думам… Так и уснул, перелетая мыслью с Луны на Васильевский остров, в свою лабораторию, от Тони к неведомому Палею…
———————
— Товарищ Артемьев! Товарищ Артемьев!..
Я проснулся и вскочил. У дверей комнаты стоял молодой человек с бритой головой.
— Простите, что я разбудил вас. Но, кажется, вам все равно пора вставать. Мы с вами немного знакомы, — помните, в столовой? Аэролог Кистенко. Я вас расспрашивал о лунных мхах. Весть об этом уже дошла до города Кэца. Земные кэцовцы просят прислать образец. А я как раз посылаю в город Кэц аэрологическую ракету.
— Пожалуйста, — ответил я, вынимая из сумки кусочек «войлока».
— Отлично. Этот мох, кажется, тяжелее земного, но в общем весит немного. Вы удивляетесь, что я говорю о весе? Но ведь моя ракета полетит на Землю. Каждый день я отправляю в город Кэц по одной ракете. По пути на Землю она автоматически производит все аэрологические записи — состав атмосферы, интенсивность космических излучений, температуру, влажность и прочее на разных расстояниях от Земли. Примерно, три четверти пути ракета управляется радиолучом Звезды Кэц, а затем ее перехватывает радиолуч города Кэц. И она падает на автоматически раскрывающемся парашюте в строго определенной точке, на площадке в один квадратный метр. Недурно? В этой же ракете отправляется и почта… Вес ракеты рассчитан точно. Поэтому важен вес мха. Еще раз благодарю вас.
Он ушел. Я посмотрел на часы. По «земному», ленинградскому времени было уже утро. Я позавтракал и отправился на работу.
Открыв дверь в кабинет биолога Андрея Павловича Шлыкова, я на минуту остановился. Уж очень этот кабинет не был похож на земные кабинеты «завов». Если Тюрина можно было сравнить с пауком, притаившимся со своей паутиной в темной, узкой щели, то Шлыков походил на гусеницу в зеленом саду. Весь кабинет его был наполнен вьющимися растениями с очень мелкой листвой. Это была как бы зеленая пещера, освещенная яркими лучами солнца. В глубине ее на плетеной кушетке полулежал Шлыков, полный бронзово-загорелый мужчина средних лет. Он показался мне несколько вялым и как будто полусонным. У него были тяжелые, словно набрякшие веки. Когда я появился, сонные веки поднялись, и я увидел серые, очень живые, умные глаза. Их живость не гармонировала с его медлительными движениями.
Мы поздоровались. Шлыков стал расспрашивать меня о Луне. Образчик мха уже лежал возле него на длинном алюминиевом столике.
— Я не вижу ничего удивительного в том, что вы нашли на Луне этот мох, — сказал он раздельно и тихо. — Споры бактерий, споры плесневых грибков, известных на Земле, могут переносить очень низкую температуру, до двухсот пятидесяти трех градусов ниже нуля, сохраняя жизнеспособность. Дыхание? Оно
