по меньшей мере равен Адриану, а по военной славе и полководческому искусству несомненно превосходил Публия… Потому не мог наш герой не испытывать опасений за свою только-только обретённую власть при наличии такого возможного соперника.
Отправив Марция Турбона в Мавританию и обезоружив, как он полагал, Лузия Квиета, Адриан покинул Антиохию и выехал в Киликию к траурному кортежу Траяна. Останки недавнего владыки Рима сопровождали Аттиан, Плотина и Матидия[260]. Встретив их, Адриан распорядился отправить тело Траяна в Рим морем на корабле[261]. Сам он после этого вернулся в Антиохию, назначил её наместником Катилия Севера, затем по суше через всю Малую Азию, Балканы и Иллирик прибыл в Италию и 9 июля 118 года наконец вступил в Рим.
В столице Империи благодарный за исключительно благородные послания сенат немедленно возжелал присвоить новому владыке Рима имя «Отец отечества». Адриан, памятуя, что он уже просил сенат не назначать ему каких-либо особых почестей, от лестного этого звания отказался. Он ведь знал, что Август, примеру которого решил следовать, только спустя четверть века пребывания на должности принцепса (с 27 года до Р. Х.), во 2 году до Р. Х., согласился принять имя «Отец отечества». Также Адриан отказался и от права на триумф, каковое сенат пытался даровать ему. Триумф-то полагался Траяну[262].
Во время триумфа в триумфальной колеснице было провезено изображение Траяна, «чтобы этот лучший из императоров даже после смерти не потерял права на честь триумфа»[263].
Строго говоря, даже вернись в Рим живой Траян, праздновать ему было бы нечего. Месопотамию и даже Армению римские легионы бесславно покинули, граница с Парфией вернулась на Евфрат, дарованного Траяном царя парфяне, само собой, отвергли. Единственный значимый трофей — захваченная в плен сестра царя Парфии Хосрова. Да и ту спустя несколько лет Адриан вернул на родину, дабы сохранить, насколько это было возможно, мирные отношения с Парфией.
В какой-то степени «триумф изображения Траяна» напоминал триумф Германика после его достаточно бесславной германской кампании 14–17 годов. Но там всё-таки была победа при Идиставизо над злейшим врагом Рима Арминием, в триумфе была проведена жена его с ребёнком. Но главное, там была всё-таки война «местного значения» и без глобальных целей. Здесь же усилия половины всей римской армии во главе с императором и лучшими военачальниками пошли прахом. Триумф должен был всего лишь прикрыть своей пышностью жалкий финал великого парфянского похода.
Состоялись затем похороны Траяна. Его прах был помещён в золотую урну и захоронен в цоколе колонны, недавно воздвигнутой в память о победных Дакийских войнах.
Дакия в это время как раз и напомнила о себе. Дело в том, что, заключая мирный договор с сарматским племенем роксоланов, Траян пообещал вождю его Распарагану денежные субсидии. В благодарность за это тот, становившийся клиентом императора, должен был защищать восточные рубежи новой римской провинции Дакии. По смерти Траяна, очевидно, выплата субсидий то ли сократилась, то ли вообще прекратилась. Щедрые выплаты воинам, иные внеочередные расходы неизбежно требовали немалых денег. Потому-то ряд статей расходов, свёрстанных ещё при Траяне, пришлось сократить. Но сокращение субсидий роксоланам, племени воинственному и многочисленному, с решительным вождём во главе, едва ли было делом разумным. Роксоланы вместо защиты восточных рубежей римской Дакии вторглись в пределы провинции и стали её разорять. С западной стороны сарматы-язиги, вдохновлённые примером восточных родичей, также стали терзать Дакию, а заодно и земли провинции Нижняя Паннония[264].
Адриан, узнав о вторжении сарматов с двух сторон в Дакию, немедленно отправил вперёд войска и сам устремился в так хорошо ему знакомую Мёзию[265].
Новая военная опасность была воспринята Адрианом всерьёз. Он ведь хорошо знал эти земли, имел немалый боевой опыт Дакийских войн, сражений с язигами в Паннонии. Потому действовал быстро и решительно. Понимая опасность, грозившую недавно обретённой провинции, подвергшейся нападению неприятельских войск и с запада, и с востока, Адриан предпочёл опереться здесь на опыт испытанного военачальника. Таковым он счёл для этой войны Квинта Марция Турбона, отозвав его из Мавритании. Турбон был уроженцем Далмации — региона, близкого к Паннонии и Дакии. Более того, именно в Паннонии начиналась военная деятельность этого полководца. При Траяне он был примипилом (первым центурионом) II Вспомогательного легиона как раз тогда, когда легион этот под командованием Адриана сражался в Паннонии с язигами в 108 году. Турбон замечательно отличился на этой войне, стал личным другом Адриана. Заслуги его были так высоко оценены, что после войны с сарматами он возглавил Мизенский флот и командовал им до 114 года[266]. Затем, как мы помним, Турбон участвовал в парфянской кампании Траяна, отличился при подавлении восстаний в Ливии и Египте. Адриан, очевидно, полностью полагался на преданность Турбона, если отправил его наводить порядок в Мавритании, дабы она не стала естественной опорой для опаснейшего противника — лучшего полководца Империи Лузия Квиета. Назначение Турбона наместником сразу двух провинций — Нижней Паннонии и Дакии — означало особое доверие к нему нового императора. Это была экстраординарная мера. Если до сих пор Квинт Марций Турбон, римский всадник по происхождению, занимал пусть и высокие должности, но всадническому его достоинству соответствующие: префект Египта, прокуратор Мавритании, то наместничество, да ещё сразу двух провинций одновременно, требовало ранга сенатора[267].
Новый наместник успешно отразил вторжение и сарматов-язигов в Паннонию, и сарматов-роксолан в Дакию. Адриан достойно вознаградил своего верного полководца за успешно проведённые кампании. Турбон дважды был удостоен конной статуи и почётных декретов в свою честь. Один из декретов в виде эпиграфической надписи был установлен в столице провинции Дакия — Сармизегетузе[268]. А в 119 году Турбон стал префектом претория — должность высочайшая, обладатели её часто являлись вторыми лицами в Империи. Можно вспомнить и Сеяна при Тиберии, Макрона при Тиберии и Калигуле, Бурра и Тигеллина при Нероне… Правда, из всех здесь перечисленных префектов претория своей смертью суждено было умереть одному Афранию Бурру… да и то говаривали разное.
Прибывший на место событий в задунайские владения Империи Адриан быстро взялся за дело. Мало было отразить вторжения номадов. Надо было устранить причину вспыхнувшей войны. И здесь следовало вести переговоры с вождём роксоланов Распараганом. Успех быстро был достигнут. Как сообщает Элий Спартиан: «С царём роксоланов, который жаловался на уменьшение ежегодных выплат, он, разобрав дело, заключил мир»[269].
Очевидно, что римляне восстановили прежний размер субсидий, и роксоланский царь вновь стал клиентом уже нового римского императора. Теперь он гордо именовался Публий Элий Распараган[270].
Адриан не только отказался от попытки распространить римское влияние на равнинные территории Нижнедунайской низменности, низовья Сирета, Прута и Днестра (позднейшие исторические области Мунтения, юг Молдовы и Бессарабии). Очевидные трудности удержания завоёванных владений Империи на землях к северу от Дуная, который был естественной границей Римской державы,
