бы им что-то решать. С другой стороны, они столько лет не виделись... Ой, да что же я глупости болтаю? Внучка, давай, угощайся. Блинчики свежие, еще тепленькие. Маслицем их смазала, м-м-м... пальчики оближешь. А пока рассказывай, как с Мирошей познакомилась? Давно ли дружите? Ох, он не так уж часто балует меня своим обществом, но не забывает совсем, помогает, хороший у меня внук. Такой добрый мальчик вырос. А? Согласна, внучка?
— Согласна, — тихо улыбаюсь я.
— Сахарку добавить в чай? — присев напротив, спохватывается бабушка. — Любишь послаще?.. Ну? Чего молчишь? Не стесняйся, внучка, давай-давай, рассказывай. И блинчик, блинчик возьми обязательно. Худенькая ты такая... Диеты эти ваши современные, тьфу на них. Недоедают, а потом ходят и лают похлеще голодной дворняжки. Но это, конечно, не про тебя, по глазам вижу — добрая ты девочка, скромная. Кушай-кушай, милая.
Не могу сдержать улыбку и подхватываю край жирного блинчика, сворачивая его в четыре раза. Всего единожды моя собственная бабушка пекла блины, и я запомнила тот раз навсегда. Не только потому, что ее блины мне очень понравились, но и потому, что следом я выслушала огромное количество упреков из-за того, что съела в один присест так много. Как оказалось, уплетать за обе щеки вкусности некрасиво. И неважно, что оставшиеся блины вскоре подсохли и потеряли свой первоначальный умопомрачительный вкус.
— Я дочка отчима Мирона, Андрея. Недавно переехала жить к папе, так мы и познакомились с Мироном, — осторожно рассказываю я.
— То-то я гляжу, напоминаешь ты мне кого-то, — кивает бабушка. — Теперь вижу. Похожи вы. И Андрей человек хороший. Как только угораздило его связаться с... Опять я за старое — глупости болтаю. Как вы уживаетесь с это... с Галиной? Ладите?
— Кажется, я ей совсем не нравлюсь, — отвечаю я честно.
— Тю! А кто ей вообще нравится? Привыкла думать только что о себе! Хорошо, Андрей за Мироном приглядывает, воспитывает. Вон какой хороший мальчик вырос. Ты думаешь благодаря матери? Ишь чего! Я тебе вот что скажу, внучка: никогда она его по-настоящему не любила. И сына моего не любила. Залетела по глупости, а потом говорит, женись, а то негоже с пузом и не замужем ходить. Ишь, хитрая. А как папаня ее партию повыгодней ей нашел, так сразу и Олежа мой ненужным оказался. Она и Мирона тут бы оставила, если Андрей вдруг отказался бы его принимать. Мой Олежка-то тоже звезд с неба не хватает, потому Мироше там лучше было, надежнее, да и спокойнее. Все же ребенок должен жить в достатке, без нужд. Согласна со мной, внучка?
— Конечно, — неуверенно киваю я, пытаясь осмыслить новую информацию. Пусть моя мама строгая и не терпящая возражений, но она все же любит меня. Как умеет. А матери Мирона, выходит, нет никакого дела до собственного сына? Он поэтому кажется безразличным ко всему и всем? А его отец? По какой причине они долго не общались, интересно? Разругались?
И тут, словно потворствуя моим мыслям, из другой комнаты доносятся повышенные тона Мирона и его отца. Буквально через десять секунд в кухню влетает заметно рассерженный Мир:
— Ба, прости, но мы пойдем. Вот, — он достает из заднего кармана джинсов несколько купюр наличных денег, сложенных вместе, и кладет на стол. — Я к тебе в другой раз заеду на подольше, обещаю.
— Что ты там ей суешь? — насмешливо и грубо звучит от входа на кухню. Олег, скрестив руки на груди, оперся плечом на косяк и зло смотрит на сына: — Подачку от своего богатенького отчима? Герой какой! Раздобыл сам! Целых две кнопки нажал! Щенок, вот ты кто.
— Олег! — ужасается бабушка.
— Что? — рявкает тот. — Твой внук слабак. Забирай эту подачку и проваливай. Возвращайся, когда наберешься храбрости для того, чтобы своими умом и силами доставать деньги, ясно?
— Яснее некуда, — зло выплевывает Мирон и, схватив меня за руку, тянет мимо своего отца на выход.
— Господи! Что же вы творите... не чужие же люди... — доносятся до нас взволнованные причитания бабушки Мирона. — Нельзя же так, Олежа... Мироша, блинчиков бы с собой...
Дверь за нашими спинами захлопывается с оглушительным звуком — Мирон в ярости. Я еле успеваю переставлять ноги, чтобы не скатиться по лесенкам кубарем. Ужас. Что у них произошло? Как мне помочь Мирону? Как успокоить?..
Из подъезда мы вылетаем пулей и, не сбавляя скорости, несемся к машине.
Ему же нельзя в таком состоянии за руль! Ужас, что мне делать?!
Мирон отпускает мою руку и молча идет к водительской двери. Так же молча садится в машину, снова с силой захлопывая дверцу. Осторожно занимаю свое место следом за ним и так же осторожно смотрю в его сторону. Он сидит с опущенной головой и закрытыми глазами, стиснув пальцами руль, челюсти сжаты — желваки побелели и ходят ходуном.
Мне больно за него и страшно, сердце наполняет горечь, но я даже не представляю, что сказать... Просто как можно тише выпускаю из легких воздух с горьким привкусом переживаний.
Мирон тут же вскидывает голову и смотрит на меня потемневшим взглядом. Я пугаюсь еще сильней, а он, шумно выдохнув, подается всем телом ко мне, обнимает меня руками чуть ниже талии и, придвинув ближе к себе, утыкается лицом мне в бедра. Я замираю. На минуту. Вторую. Его горячее дыхание на моей коже волнует. А затем... затем я решаюсь пальцами зарыться в его волосы на затылке.
Да, наверное, слова сейчас будут совершенно лишними.
Глава 18. Любовь
Постепенно дыхание Мирона выравнивается, плечи расслабляются, а его большой палец в районе моей талии мерно скользит туда-обратно по моей одежде, что заставляет напрячься уже меня. Интересно, он делает это осознанно?
Я продолжаю подушечками пальцев поглаживать кожу его головы, отстраненно отмечая густоту и мягкость волос, и раздумываю над тем, уместно ли будет утолить свое любопытство. Захочет ли он рассказать мне о произошедшем? Или решит, что это не мое дело?
Горечь все еще жжет мою грудь, и я решаюсь:
— Мир...
От звука моего голоса его плечи вновь напрягаются, он замирает и даже дыхание затаивает. Наверное, последнее, чего он сейчас хочет — это обсуждать случившееся. Впрочем, я сглатываю ком страха и все же спрашиваю:
— Из-за чего вы с отцом поругались? Расскажи, пожалуйста.
Мирон тяжело выдыхает, словно опасался именно этого вопроса,
