только с ним.
Так было и в детстве, когда отец брал меня в гараж. Мужики, сидя вокруг стола, курили и сбрасывали пепел в консервную банку. За их спинами вся стена бытовки была обклеена плакатами с обнаженными женщинами. Мужчины говорили между собой, спорили и смеялись. На фоне загорелых красавиц их испачканные в мазуте джинсовки, свитера и небритые лица выглядели грубо. Сидя у входа в гараж на заляпанном маслом чурбаке, я играла с пластиковым кенгуру из киндер-сюрприза и посматривала в темную бытовку, где мужчины обсуждали ремонт и цены на запчасти. Забывая, что я сижу недалеко, они начинали громко материться и размахивать руками. Мужской остров в темноте подсвечивала лампа дневного света, и, разгорячившись, они были похожи на стаю недовольных гусей. С их шоферского стола мне доставался пряник, но пряники я не любила. От них были липкие пальцы, а сухое тесто внутри казалось мне приторным и отсыревшим. Я медленно сгрызала пряник, а потом шла к колонке мыть руки. Когда кто-то из компании мужчин вспоминал обо мне, то шикал на всех и требовал не материться. Потом они снова забывали, что я поблизости, и их голоса повышались, a разговор превращался в грубую перепалку. Когда мне надоедало играть у гаража, я забиралась на заднее сиденье отцовской машины и лежала там, рассматривая нити обогрева на стекле и свои ладони. Сиденье пахло резиной, табаком, мазутом, я приближала к нему свое лицо и наблюдала, как оптическая иллюзия размывает ромбики узора на ткани обивки.
В гараже и на стоянках фур я была предоставлена сама себе и могла бродить по территории, собирать одуванчики и чесать грязных псов. В машине же пространство ограниченно, и из нее никуда не сбежать. Все становится подчиненным разговору отца с другим мужчиной, и мое исключение из этого разговора действовало на меня удушающе. Я прислонилась лбом к стеклу и смотрела, как серые бетонные заводы с большими надписями перемежаются обшарпанными автоматическими воротами. Шофер притормозил перед огромной коричневой лужей, аккуратно вкатив в нее «Ниву», и, буксанув, выкатил на асфальт. Здесь вот, сказал отец, притормози. За время разговора отец подружился с мужчиной, он умел говорить со всеми как со старыми знакомыми. Возможно, это была шоферская привычка, но скорее всего это было особенностью его характера, которая облегчала его шоферскую жизнь. С водителем «Нивы» они договорились, что вместе будут набирать фрукты и овощи на базе. Отец расплатится за все, и это пойдет в счет оплаты шоферских услуг.
Водитель медленно вел «Ниву» между гаражами и складами, дорога была неровная. Вон туда сворачивай, сказал отец, и водитель свернул вправо и нам открылся рыночный проезд. От гор фруктов и овощей все светилось. Пахло теплой грязью и забродившими яблоками. Черные вороны скрежетали по крышам грузовиков, их карканье вливалось в общий гул моторов, зазываний и брани. Машины попеременно гудели, по рядам шли рабочие, толкая перед собой низкие железные платформы на колесах: они везли груды винограда, баклажанов и свиного мяса. Отец, увидев кучу серо-розовых туш, спросил у меня, есть ли в общежитии холодильник. Я ответила, что холодильника нет, жалко, ответил отец, так бы мяса тебе взяли на фарш. Мы влились в толпу рабочих, торговцев, редких женщин с матерчатыми тележками и оптовых закупщиков и втроем пошли между кузовами овощевозов, которые служили витринами и складами одновременно.
Здесь не продают килограммами, сказал отец, надо брать сразу ящиками. Мы шли сквозь толпу по центральному проходу, и мне стало ясно, что через каждые десять машин ответвляются новые ряды. Рядом с людьми шли худые грязные дворняги, они принюхивались к сумкам, но торговцы, заметив псов, тут же гнали их. Собаки покорно отбегали на несколько метров и сбавляли скорость, чтобы продолжить свои поиски.
Отец сказал, что здесь везде все одинаковое, потому что поля, с которых везут фрукты и овощи, одни и те же. Но разница в цене. Поэтому мне следовало показывать пальцем то, что я хочу, а он будет торговаться. Но я ничего не хотела. Отцу было необходимо обо мне позаботиться: его забота выражалась в том, чтобы меня накормить. Мы стояли посреди авторынка в месиве грязи и сгнивших фруктов, и я должна была выбрать несколько ящиков еды. Я наугад ткнула в зеленый виноград. Нет, сказал отец, этот с косточкой, с косточкой не пойдет. Он спросил у торговца, есть ли кишмиш без косточки, и тот запрыгнул в кузов и выглянул с ящиком мелкого винограда. Почем, спросил отец. По семьсот отдаю, ответил торговец. Э нет, братан, что-то ты дорого просишь, с подозрением посмотрел на него отец. Торговец сделал невозмутимое лицо и ответил, что семьсот – это хорошая цена, средняя по рынку. Ну и хуй с тобой, тихо проговорил отец и отвернулся. Он взял меня под локоть и пошел вглубь рынка. Сейчас посмотрим, что у них там, в конце рядов, там всегда дешевле, сказал он. Так и вышло, ящик кишмиша в конце ряда стоил пятьсот. Мы решили больше не искать и взяли три ящика винограда разных сортов, ящик помидоров и два больших пакета нектаринов.
Водитель «Нивы» набрал овощей, и, чтобы довезти покупки до машины, отец поймал рабочего с пустой повозкой и дал ему два стольника. Мы погрузили купленное на железную платформу, и грузчик покатил все к выходу, отец, как рулевой, руководил его движением. Проходя мимо жадного торговца, отец окликнул его и показал на кишмиш. Пятьсот, крикнул он. Торговец дернул плечом и отвернулся от нас. По пути к выходу отец уговорил оптовика продать нам десять арбузов и три дыни. Тот недолго думал и, взяв тысячу, погрузил их на каталку. Зачем тебе столько, спросила я отца. Как зачем, ответил отец, тебе в общагу и мне на стоянку, мужиков угостить.
В комнате общежития отец присел на мою кровать и осмотрелся. Ну ничего, сказал он, сколько вас тут живет? Трое, ответила я и показала на двухъярусную кровать. И правильно, ответил он, вместе хорошо и виноград не пропадет. Он спросил меня, где туалет, я провела его по желтому коридору. Отец вышел из кабинки и, довольный тем, что я теперь живу в Москве практически бесплатно, предложил поехать в центр. На троллейбусе мы доехали до Цветного бульвара и пошли пешком к «Пушкинской», он хотел посмотреть на Литературный институт. Во дворе института я показала ему памятник Герцену и провела по коридорам основного здания. Здесь раньше все было по-другому, сказала я и объяснила, что там, где теперь стоят стены, была арочная галерея. Отец осмотрелся. В закрытом помещении
