очень ненадолго.
Курт понимал, что от результатов их действий будут зависеть жизни сотен тысяч солдат вермахта, ждущих возможности выйти из котла по пробитому танками коридору, и был полон решимости сделать все для того, чтобы этот коридор перестал быть просто стрелкой на штабной карте. Боевого энтузиазма Книспелю добавлял и тот факт, что генерал Роммель решил лично возглавить прорыв. Его командирский танк двигался в третьем ряду боевого ордера, не так уж далеко от машины Курта, и при большом желании Книспель даже мог его увидеть.
Выдвижение на исходную позицию началось еще ночью с таким расчетом, чтобы к полосе химического заражения атакующие танки вышли с рассветом. По плану атаку должны были поддерживать четыре артиллерийских полка. Звучало это весьма внушительно, ведь по штату каждому из них полагалось иметь тридцать шесть легких и двенадцать тяжелых гаубиц, однако суровые реалии окружения внесли в состав артполков значительные изменения, и, мягко говоря, не в лучшую сторону. Точного расклада Курт, конечно, не знал, но вряд ли командованию удалось наскрести хотя бы полсотни орудий, а даже если и больше, снарядов к ним, особенно тяжелых, наверняка уже почти не осталось.
«Юнкерсы» и «хейнкели» появились над русскими позициями точно с рассветом, но лишь некоторые из них обрушили бомбы на головы красных. Основная часть бомбардировщиков миновала окопы противника и развернутым строем прошла над заснеженным полем, отделявшим танки Роммеля от переднего края советской обороны. За самолетами тянулись хвосты быстро оседающего на землю аэрозоля. Вообще-то, выливные приборы обычно использовались не для дегазации, а, наоборот, для заражения местности, но, учитывая обстоятельства, их пришлось применять не по прямому назначению.
Бомбардировщики работали под прикрытием «мессершмиттов». Советскую авиацию Курт в последнее время видел в небе нечасто, но в этот раз русские появились на удивление быстро. Немецкие истребители разделились на две группы, пытаясь связать боем атакующие самолеты противника и не допустить их до уязвимых тушек «юнкерсов» и «хейнкелей», занятых распылением растворов-дегазаторов.
В целом «мессершмитты» с задачей справились, но несколько русских истребителей все же смогли прорваться к бомбардировщикам. Один Ju-88 задымил разбитым мотором, попытался отвернуть в сторону, но поврежденное крыло не выдержало и переломилось. Самолет перевернулся через огрызок потерянной плоскости и, беспорядочно кувыркаясь, врезался в землю.
Пилоты остальных бомбардировщиков не потеряли самообладания и продолжили выполнение задачи, однако удары истребителей заставили их сомкнуть строй. Возможно, летчики сделали это инстинктивно, пытаясь повысить плотность оборонительного огня, но результатом такого маневра стало сужение полосы, подвергшейся обработке дегазационными жидкостями. В широком проходе, пробитом авиацией в полосе химического заграждения, образовалось «бутылочное горло», через которое теперь предстояло протискиваться атакующим танкам.
Снежное поле густо усеяли костры, возникшие в местах падения сбитых самолетов. Большинство из горящих обломков совсем недавно были краснозвездными советскими истребителями, и Книспель злорадно усмехнулся.
— Иваны получили по заслугам, герр лейтенант!
— Они свое дело сделали, — в голосе командира танка Курт не услышал удовлетворения от победы люфтваффе. — Нам теперь придется смешать строй. Не отвлекайтесь, Книспель. Сейчас русские откроют огонь из противотанковых пушек.
Воздушный бой над наступающими танками прекратился. Бомбардировщики улетели, израсходовав реагенты для дегазации, остатки русских истребителей вышли из боя, а «мессершмитты» еще пару минут покрутились над полем и тоже исчезли за кромкой ближайшего леса.
В воздухе раздался нарастающий свист, переходящий в заунывный вой — в дело вступили немецкие артиллерийские полки. Пусть снарядов у окруженных было мало, но для этой атаки, генералы, похоже, выгребли со складов все последние резервы.
В восьмистах метрах впереди, там, где в прицеле виднелись брустверы русских окопов, земля встала дыбом, как в те добрые времена, когда ни о каком окружении еще и речи не шло, а танковые дивизии вермахта бодро продвигались к Москве, громя по пути спешно выставленные противником заслоны.
Артналет оказался интенсивным, но коротким. Похоже, гаубиц в артполках уцелело достаточно, но запас снарядов к ним иссяк слишком быстро. Как только поднятая взрывами пыль и снежные хлопья немного осели, русские начали отвечать. Артиллерии у них оказалось немного. Видимо, сказывались большие потери в предыдущих боях, а все пополнения красные отправляли частям, пытавшимся остановить танки генерал-полковника фон Клейста. Что ж, тем проще будет танкистам Роммеля выполнить задачу.
Противогаз сильно мешал, но Книспель уже кое-как приспособился работать с приборами наведения танковой пушки в этом наморднике. Снять бы его, да нельзя — их «тройка» только что въехала в зону заражения, пусть и изрядно прореженную дегазирующими жидкостями, но все еще опасную.
— Пушка на два часа! — выкрикнул Книспель, обнаружив позицию только что открывшего огонь противотанкового орудия.
— Короткая! — немедленно отреагировал лейтенант Кляйн.
Курт выстрелил, как только танк, качнувшись вперед, замер. Промах!
— Мажете, Книспель! — недовольно констатировал лейтенант. — Соберитесь!
— Осколочный!
Лязгнул затвор, и Курт чуть довернул башню, одновременно буквально на пару миллиметров стронув маховик вертикальной наводки.
Выстрел!
Результата Книспель увидеть не успел. Танк вздрогнул, и рядом с ним в небо взметнулась масса перемешанной со снегом земли. Раздался громкий лязг и россыпь звонких ударов по броне.
— Ходовая разбита, герр лейтенант! — доложил по внутренней связи механик-водитель. — Это было что-то покрупнее русского 45-миллиметрового снаряда. Гусенице точно хана, а может, и пару опорных катков вынесло. Мы теперь неподвижная цель.
— Шайсе! В самом начале боя! — выругался командир. — Продолжать огонь! Будем поддерживать атаку с места. Сколько займет ремонт?
— Да как чинить-то, герр лейтенант? — удивился мехвод. — Мы же по русской химии метров двести уже проехали. Вся ходовая ей перемазана, а дегазировать нечем.
— Осколочный! — потребовал Книспель, возвращая экипаж в горячку боя. Русская пушка продолжала стрелять, несмотря на рваную дыру, пробитую их снарядом в правой части ее щита.
Строй немецких танков изогнулся и уплотнился, втягиваясь в дегазированный бомбардировщиками проход. Выглядело это странно. По виду поле справа и слева от наступающих ничем не отличалось от примерно шестисотметрового участка, в который стремились втиснуться «тройки» и «четверки», предельно сжимая дистанцию между соседними машинами.
Дальше, метров через триста, пробитый силами люфтваффе коридор вновь расширялся примерно до километра, а то и больше, и ближе к позициям противника у немецких танков вновь появлялась возможность развернуться в нормальный боевой порядок. Вот только давать им выйти на простор русские, похоже, не собирались.
Донесшийся с неба вой Книспель не смог бы перепутать ни с чем. Его сослуживцы называли первобытный рев снарядов советских реактивных минометов «сталинскими орга́нами». Ничего общего со звучанием красивого и благородного инструмента Курт в этих завываниях не слышал, но название прижилось.
Русский удар пришелся очень неудачно. Танки Роммеля как раз сгрудились на ограниченном пространстве. Авангард только-только начинал выходить из неудобной узости
