от обычных солдатских утех – столовской выпивки, грабежей и девок, - с тенью смакования и отвращения говорил Фаринг, сложив ногу на ногу.
- К сути, - потребовал Этиен.
- После одного из штурмов… я не знаю, - «споткнулся» Фаринг. – Мой топор забрал жизнь… невинную, слишком молодую. Мне стало тошно. Я пил три дня, я ощутил себя словно в аду… я больше не мог воевать. Оружие выпадало из рук.
- И что же дальше?
- Как три года я был гражданином Империи и мог кинуть службу. Командир бригады не стал меня удерживать и отпустил. Два года я бродил по Империи в поисках душевного покоя… два года я бежал как можно дальше от войн севера. В столице Империи в храме Господа Всемогущего я принял полумонашеский обет, - в голосе прозрел «подъём». – И вот я оказался в Лациассе. Тут меня приняли, накормили и дали работу. В течение года я стал старостой. Армейская служба помогла.
- Как помогла?
- Прошлый староста сошёл с поста – старый мужик был, пришлось уйти. А новый должен был шайку разбойников разбить, вместе с ополченцами наподдать им по самые помидоры! – бахвалился Фаринг, размахивая кулаками. – Вот это была драка! Мы зашли с трёх сторон на их полянку и отпинали. Сельские мужики так их отделали, что те легли в землицу мягкую, и больше не встали. А я снёс башку их главарю. Ну мужики потом меня и выбрали, а маркграф подтвердил.
- Хорошо. Как вы сошлись с отцом Иннори?
- Он был обычным диаконом, который хотел… больше чем, определяет Церковь. Он был слишком амбициозен, рьянен и пылок. Он был мужчиной в рассвете сил, который, - Фаринг лукаво усмехнулся, - хе-хе, не совсем был щепетилен в следовании заповедей и учению святых отцов.
- То есть? – нахмурился Этиен.
- В бытность дьяконом он часто пил пиво и ел бобринное мясо в посты. Когда его спрашивали – почему он это делает, тот отвечал – «бобрятины нет в «Списке запрещённого мяса поучения святого постника Корнелия, а пиво – из пшена», - Фаринг опустил голову, тихо говоря. – Ну и как любой мужик, он не отказывал себе в плотских удовольствиях. Ты должен понимать, что в больших городах за ними ещё следят, а тут – полный разврат. Ну, как-то за кружкой пива мы разговорились. Он поведал, что народ жалуется – нет тут специй хороших, ковров из Араббии, вин восточных и многого доброго.
- Что же вас свело?
- Парень, мы имели общий бизнес – контрабанда. Я нашёл людей и торговцев, которые готовы рискнуть шкуркой и обойти запреты Штраффаля, - в глазах Фаринга сверкнули огоньки. – За время службы я познакомился с парой мужиков, которых смог напрячь. Ещё парочке я сохранил их… бизнес во время походов. Я им написал – что пора возвращать должок, - староста широко улыбнулся. – Запрещёнка потекла рекой в село. Даже в городе такого разнообразия не было.
- А какова роль Иннори была во всём этом?
- Он всё это продавал в церкви. Сначала из-под полы, пока был диаконом, благо прежний священник из-за своей старости и близости к миру иному уже особо ничего видел. А когда сам взял бразды правления, то разгулялся не на шутку. Вот ирония – в церкви продавалось то, на что она же наложила запрет.
- И на что вы пошли ради этого?
- Пару стражников пришлось запугать, чтобы не лезли не в своё дело. Пару торговцев посадить... они стали писать в Гильдию, что тут творится нарушение, а Иннори их в ереси обвинил. Сам понимаешь – их забрали быстро. Часть отпускали… но кто потом захочет иметь дело с тем, кто был обвинён в ереси? – риторически спросил Фаринг.
- Каков он был тогда? Отец Иннори.
- Он был готов на всё. Мы примерно пять лет промышляли контрабандой. За пять лет он любого, кто задавал неуместные вопросы и сувал нос куда не нужно – готов был сдать инквизиторам. Нищих Иннори выдавливал, травил порой... они вызывали у него прям отвращение. Пугал торговцев – если они будут рыпаться, то наложит на них анафему. Ну и естественно мы подмяли под себя здешних купцов – они платили нам за то, чтобы торговать контрабандой, продавать запрещённое для еды и пития в посты, - Фаринг плюнул под ноги. – За такую жестокость я его не люблю. Бедный народ он готов был выдавить до последней монеты. Да любого вообще. Порой, благословлял покупать на последние деньги или за крохи урожая, запрещёнку или что-то из церковной лавки. Я хоть и воевал, сотворил много зверств, но каюсь в них. А он – священник, творил такое на что способен пойти только самый беспринципный торгаш. Это отвратительно! Он не священник, и тем более не мужик.
- А его благословение проигнорировать нельзя было?
- Нет… конечно же нет. За это он мог и непосильную епитимью наложить.
- Всё кончилось, когда Гильдия и цеха подняли восстание?
- Да. Когда началась вся эта неразбериха, когда появился шанс, что придёт к власти Республика, пришлось свернуть лавочку, - Фаринг почесал голову. – Никто не хотел получить по шапке, если Республика победит. Они ведь за торговцев – горой, реабилитировали даже парочку тех, на кого Иннори руку поднял.
- Естественно, - покачал головой штраффалец. – Как только появилась опасность, вы всё свернули. Видимо и ваше… благорасположение к республиканцам было продиктовано не высокими политическими целями, а страхом.
Молчание Фаринга оказалось знаком согласия на слова человека. Сам юноша набрал полные лёгкие воздуха, запах жареного хлеба разжёг голод в утробе. Он ощутил странное покалывание в груди – ещё один священник предал заповеди, отступился от Бога. Это не могло не ударить инспектора по сердцу, тень печали легла на его лицо. В чёрном камзоле, в тёмной комнате он сам был похож на мрачного инквизитора, чего не смог не заметить староста:
- Эх, парнишка, ты выглядишь как крыса бюрократическая в имперской канцелярии. В твоём возрасте веселиться нужно, молодостью наслаждаться и её дарами. А ты спускаешь её.
- Хорошо, - сложил руки на груди Этиен. – В итоге, что мы имеем? Отец Иннори несколько лет промышлял контрабандой, во времена своего диаконства был не чужд мирских удовольствий, пытался поставить под свой контроль местных торговцев и стать… вторым лицом после старосты. А около трёх
