беседы.
Могуч и крепок, как столетний дуб, старый таежник. Голый череп его и бронзовое лицо изрыты морщинами, как кора кедра. На груди его висит неведомый амулет, зашитый в замшу. Левая рука стянута деревянным браслетом, тончайшей работы. Одевается он всегда легко и зимой, и летом. На ногах неизменные улы из кожи дикого кабана. Длинная сучковатая палка желтой жимолости сопутствует ему всюду. В лесной фанзе его, приютившейся на живописном берегу горной речки, случайный путник всегда находит радушный прием и гостеприимство.
Дальнейший путь его обеспечивается пищей на несколько дней и добрыми полезными советами. Двуногие хищники тайги, хунхузы, относятся к нему с должным почтением и отчасти с боязнью, зная могущество Великого Старика, его авторитет и влияние.
Бывали случаи, когда разбойники возвращали заложников и все награбленное, по одному его слову.
Таков бы Тун-Ли.
XXVIII. На посту
Совершая обходы своих владений Шухая, Ван останавливался иногда надолго в тех местах, где он находил обильную пищу.
Вследствие вырубки лесов, в особенности кедровников, стада кабанов значительно уменьшились по количеству и кочевали по всему пространству Шухая, в поисках корма. Следуя за таким стадом, состоящим из сорока голов, зимой Ван снова появился в районе горы Кокуй-Шань, в пределах лесных концессий.
Весть об этом моментально облетела тайгу бассейна Хамихеры.
Звероловы, охотники и дровосеки знали уже об этом событии и втихомолку передавали друг другу слухи о настроении Повелителя лесов, о его намерениях и поведении.
Распространению этих слухов способствовали, в значительной мере, таежные кумушки, оглашавшие своим несносным криком звероловные тропы, проезжие дороги и подъездные пути концессии.
Все шло мирно и тихо, пока какая-то сплетница-сорока не принесла на своем длинном хвосте, который уже успел отрасти, удивительную новость.
Она рассказала своим подругам, под большим секретом, что Ван объявил войну пришельцам и что перед этим Царь тайги виделся с Великим Стариком.
Конечно, благоразумные люди и другие старожилы Шухая не придавали значения этим басням и не верили слухам, исходящим из такого ненадежного источника.
Но все-же разговоры шли и слухи не умолкали.
Достигли они и виновников этих событий – самих пришельцев.
Смеясь и нисколько не скрывая, передавали они друг другу новости и слухи, идущие от знакомых китайцев.
Все это их забавляло, придавая особую остроту и нервный подъем в их монотонной, лишенной отвлеченных интересов, жизни.
Отпраздновали Рождество и Новый год. Работы на концессии возобновились. Спешили вывезти из тайги заготовленный материал древесины, пользуясь обильным снегопадом.
Старая тайга стонала и скрипела от криков возчиков, от хлопанья бичей, от скрипа полозьев, от ржания мулов и лошадей.
От зари до зари кипела и бурлила лесная концессия. Только темная таежная ночь набрасывала на нее свой звездный полог тишины и молчания.
Настали опять «Звериные ночи».
В тесных бараках дровосеков, в фанзах зверолов и охотников, прислушивались к реву зверей и отдаленным раскатам грома.
«Это Ван, Великий Ван, подает свой голос!» – шептали робкие таежные жители, прижимаясь друг к другу и закутываясь с головой в грязное ватное одеяло.
Нежные, кроткие козули от ужаса выбегали из тайги на лесные вырубки и поляны, теснясь к поселениям человека и ища у него защиты.
Собаки, идущие на волков и медведей, поджимали свои пушистые хвосты и прятались где попало, боясь подать голос и открыть свое присутствие.
Кабаны и изюбры, затаив дыхание, не смели пошевелиться на своих лежках и ждали спасительного рассвета.
Даже заспанный Мишка переворачивался на другой бок в своей теплой берлоге и зажимал ухо лапой, ворча себе под нос и что-то приговаривая.
Только одни пришельцы были спокойны и не обнаруживали никакой тревоги.
Слушая в долгие зимние ночи отдаленные голоса хищников, они шутили и смеялись над суевериями обитателей тайги.
На посту тридцатого километра ветки, у подошвы горы Кокуй-Шань, в долгие зимние вечера идут бесконечные разговоры на те-же темы, хотя прежних людей уже нет, их сменили другие.
По-прежнему яркий свет лампы-молнии освещает большую казарму, деревянные койки у стен, высокую пирамиду с винтовками и железную печку посреди комнаты, с кипящим на ней жестяным чайником.
У простого деревянного стола и по койкам расположились люди.
Все было так, как и год тому назад.
В мире ничто не ново, все повторяется, меняется только внешность, а суть остается та же.
За окном темная таежная ночь. Сквозь кружевные узоры замерзших стекол сверкают и искрятся звезды.
Из глубины тайги доносятся неясные рокочущие звуки, слабые и хрипящие, то могучие, как раскаты грома.
Внимание и слух присутствующих сосредоточены на этих звуках и разговоры о появлении хищников возбуждают нервы.
«Слышите, братцы, – произнес один из солдат с винтовкой в руках, собираясь сменить наружного часового. – А ведь это никак сам Ван пожаловал к нам собственной персоной! Это его голос слышен в той стороне горы! Ах, язви его! Как знатно ревет! Что твой гром! Попадись-ка ему теперь в лапы – не помилует! Не даром Архипов убег с часов в помещение, так напугался сердяга! Ну как, Архипов, до сей поры дрожат еще поджилки?» – обратился он к лежащему на койке солдату, бледному и болезненному на вид человеку.
«Да я не испугался, – ответил тот, обводя всех присутствующих своими впалыми лихорадочными глазами, – а только что-то оборвалось у меня внутри, после этого проклятого рева, и я не мог совладать с собой. Я не трус, вы это знаете, но нервы мои не выдерживают! Не хватает воли!»
«Нет, Архипов не трус, я это знаю! – возразил один из солдат, огромный детина, сушивший у печки свои мокрые портянки. – В прошлом году мы вместе ходили на хунхузов! Если бы не он, проклятый хунхуз зарезал бы меня своим серпом! Нет, он герой! Только, конечно, нервы его тонки и деликатны! Не то, что у нашего брата-землероба! У нас этих самых нервов нет! Потому – мы от земли! Она, матушка, покажет тебе нервы в лучшем виде! Архипов славный парень, но конечно, антилегент! Куда ему супротив нас! Жила тонка, и кишка не выдержит!»
«А по-моему, Архипов хотя не трус, но распустил нюни, – заметил старший поста, отмечая карандашом дежурства в листе нарядов, – надо взять себя в руки, так нельзя! Этак всякий будет оправдываться нервами? Что такое нервы? Одно баловство и распутство, да!»
При этих словах старшего у Архипова показались на глазах слезы; он виновато посмотрел на окружающих и сел на койке. Губы его дрожали, нижняя челюсть стучала о верхнюю.
Взявшись худыми, как костяшки, руками за края койки и вперив в лицо старшего свои черные расширенные зрачки,
