— Она останется дурой до последнего своего вздоха, — безжалостно сказал отставной чиновник опекунского совета, который, однако же, обедал у г-жи дю Букье два раза в неделю.
Как это ни странно, но наша повесть была бы далеко не полна, если бы мы не упомянули здесь о том, что со смертью матери Сюзанны совпала смерть шевалье де Валуа. Шевалье умер вместе с монархией в августе 1830 года. Он отправился в Нонанкур, где присоединился к свите короля Карла X и благоговейно сопровождал его до Шербура вместе с Труавилями, Катеранами, д'Эгриньонами, Верней и прочими. Старый дворянин взял с собой пятьдесят тысяч франков — сумма, какую составляли его сбережения и стоимость ренты; он вручил эти деньги одному из верных друзей своих монархов для передачи королю, мотивируя свой поступок близостью смерти, а также тем, что эта сумма получена им милостями его величества и что, наконец, деньги последнего де Валуа принадлежат короне. Неизвестно, было ли сломлено его пылким усердием упорство Бурбона, который покидал Францию, свое прекрасное королевство, не захватив с собой ни гроша, и которого должна была тронуть беззаветная преданность шевалье, — но доподлинно известно, что Цезарине, единственной законной наследнице г-на де Валуа, едва осталось шестьсот франков ренты. Шевалье вернулся в Алансон, жестоко разбитый и горем и усталостью, и скончался тогда, когда Карл X вступил на чужую землю.
Госпожа дю Валь-Нобль и ее покровитель, боявшийся в то время мести либеральной партии, рады были воспользоваться предлогом, чтобы тайком уехать в деревню, где умерла мать Сюзанны. При распродаже с молотка имущества покойного шевалье де Валуа Сюзанна, желая получить на память о своем первом и добром друге его табакерку, набила ей огромную цену — тысячу франков. Впрочем, портрет княгини Горицы сам по себе стоил этих денег. Два года спустя один молодой щеголь, коллекционировавший красивые табакерки прошлого века, выпросил у Сюзанны табакерку покойного шевалье, прельстившись великолепной отделкой вещицы. И вот драгоценная безделушка, наперсница самой прекрасной на свете любви, отрада всей старости шевалье, выставлена ныне напоказ в своего рода частном музее. Если мертвым ведомо, что творится после их смерти, то у шевалье, должно быть, покраснела вся левая сторона головы.
Если бы эта история достигла только одной цели — внушить обладателям благоговейно почитаемых реликвий священный трепет и призвать их делать приписки к завещанию, чтобы твердо определять судьбы этих драгоценных сувениров минувшего счастья, передавая их в дружеские руки, — она и то уже оказала бы громадную услугу рыцарственной и влюбленной части публики, но в ней содержится гораздо более возвышенная мораль... Не доказывает ли она необходимость новой системы воспитания? Не взывает ли она к просвещенному содействию министров народного образования, которым следовало бы создать кафедры антропологии — науки, в которой Германия опережает нас? Современные мифы поняты еще меньше, чем мифы древние, несмотря на то, что нас изводят мифами. Мифы теснят нас со всех сторон, они заменяют все. Если они, согласно гуманитарной школе, являются светочами истории, то они спасут империи от любой революции, при одном условии, что профессора истории доведут разъяснение этих мифов до широких масс французской провинции. Если бы мадемуазель Кормон была образованна, если бы существовал в департаменте Орн профессор антропологии, наконец, если бы она прочла Ариосто, то разве приключились бы страшные беды ее супружеской жизни? Она, пожалуй, доискалась бы, почему итальянский поэт заставил Анжелику предпочесть Медора (своего рода белокурого шевалье де Валуа) Роланду[39], который лишился боевого коня да только и знал, что приходить в неистовство. Не стал ли Медор мифической фигурой царедворца женской державы, а Роланд — символом беспорядочных, неистовых, бессильных революций, которые все разрушают, ничего не создавая? Таково мнение одного из учеников г-на Балланша, мы его здесь приводим, слагая с себя всякую ответственность.
До нас не дошло никаких сведений о бриллиантовых серьгах. Вы можете ныне видеть г-жу дю Валь-Нобль в Опере. Благодаря тому, что ее первым наставником был шевалье де Валуа, она кажется женщиной хорошего общества, будучи просто-напросто хорошей женщиной.
Госпожа дю Букье еще жива, — не значит ли это, что она все еще страдает? Приближаясь к шестидесятилетнему возрасту — пора, когда женщины могут позволить себе быть откровенными, — она поведала по секрету г-же дю Кудре, муж которой в августе 1830 года снова занял прежнюю должность, что ей нестерпима мысль умереть девственницей.
Париж, октябрь 1836 г.
