На смену привычной, едва прикрывающей задницу юбке, пришли удобные джинсы, на ногах красовались ничем неприметные кроссовки, а на плечах от резких порывов ветра вздувалась самая обычная джинсовка.
Казалось, даже небеса благоволили мне. С самого утра зарядил проливной дождь, так что моя «спецодежда» ни у кого не вызвала подозрения. Вика уехала на комбинат ещё с первыми лучами солнца, сославшись на приезд какого-то опупенного делового партнера, а вот Лёшка… Лёшка, на удивление всех и вся остался дома. Только вместо того, чтобы проваляться в постели, наслаждаясь долгожданным отдыхом, он какого-то хрена выперся на улицу и, окинув меня с ног до головы колючим взглядом, выдохнул в атмосферу густое облако сигаретного дыма.
Закон подлости, не иначе.
Значит, вчера, позавчера и поза-позавчера он не мог так покурить, провести меня долгим, пристальным взглядом до самой машины, а сегодня — пожалуйста. Я едва выдавила из себя элементарное «Доброе утро». А когда он ответил чуть хрипловатым после сна голосом: «И тебе того же» — позорно споткнулась.
Между лопаток жгло невероятно. Еле сдержалась, чтобы не обернуться и не оценить произведенный фурор. Наверное, лыбился на все 32. Да и Пашка подозрительно хрюкнул, правда, тут же взяв себя в руки. Супер. Умею я привлечь внимание, ничего не скажешь.
Только сев за руль смогла перевести дыхание, скинув с плеч скопившееся напряжение.
Всё будет хорошо. Никто ничего не заподозрит. Не зря же я вчера во всеуслышание заявила, что сегодня после пар намечается факультатив, так что буду поздно. Никаких проблем не должно возникнуть в априори.
Как и было оговорено раннее, я, следуя тщательно разработанным Сеней указаниям, припарковалась на стоянке возле университета и как ни в чем не бывало пошла на пары.
Чтобы лишний раз не палиться, пришлось прошмыгнуть в главный корпус, подождать Нику и, дав ей четкие наставления, выждать, пока её одетая в прозрачный дождевик фигурка не замаячит перед внедорожником Павла.
Что она там ему плела, я уж не знаю, но, пользуясь трехминутной заминкой, бросилась обратно на улицу к поджидающему за углом Мироненко.
— Привет, Сень, — запрыгнула в его Мазду, вытирая с лица дождевые капли.
— Ну, привет, — заулыбался довольно. — Погнали?
— Погнали, — выдохнула облегченно, радуясь положенному началу.
Чтобы не подставляться самой и не подставлять Пашку, мы договорились съездить по-быстрому. Три часа на дорогу, два часа в гостях, и три часа на обратный путь. И если мне будет чем заняться, то Сене придется коротать время в одиночку. Некрасиво получается. Он ради меня организовал своего рода побег, а я собиралась бросить его пускай и не в большом, но всё же чужом городе. Не по- дружески как-то.
— Слушай, — осенило меня вдруг, — а поехали к Машке вместе? Так и мне будет спокойной и для тебя время пролетит незаметней.
Сенька сразу же согласился, добавив, что если Машка такая же красотка, как и я, то он не против обзавестись новой подружкой. Я же в свою очередь поспешила предупредить, что Маша мне как сестра и я не позволю ему запудрить ей мозги.
В милых, ничего не значащих перебранках так и прошел путь до города. В одиннадцать часов мы остановились у городского кладбища. Дождь давно перестал, ему на смену выглянуло теплое солнышко и над землей, прогретой яркими лучиками клубился легкий туман.
Сеня, было, вызвался пойти за компанию, но я попросила подождать в машине и он, пользуясь случаем, разложился на переднем сидении, укрывшись прихваченным из дому пледом.
Помню, как боялась приходить сюда по началу. Стоило ступить на усеянную густой травой землю, как становилось нечем дышать, горло разъедала горечь, а грудная клетка сжималась до тех пор, по не превращалась в сдавленную со всех сторон плоскость.
Сейчас всё иначе. Я более-менее смирилась с утратой родительницы, научилась бороться со слезами, разглядела в вездесущей тишине не только грусть и печаль, но и умиротворение. Да, как бы дико не звучало, но только здесь я могла успокоиться, прислушаться к собственным мыслям, выговориться.
— Здравствуй, мама, — присела на корточки у гранитной плиты, с любовью оглаживая высеченные в камне до боли родные черты. — Как ты тут? Соскучилась?.. Я тоже соскучилась, — улыбнулась мягко, уже не плача. Прошли те времена, когда сидя на лавочке, могла часами рыдать, сокрушаясь над своим одиночеством. Сейчас всё иначе. Вместо слёз — долгие монологи. Вместо горьких улыбок и причитания «почему?» — тихая грусть и смирившаяся боль. — Я сделала кое-что плохое, — опустилась на край плиты, сметая ладонью прошлогодние листья. — Ну, как плохое… смотря с какой стороны посмотреть. Ты точно бы обрадовалась, узнав, что твоя Ладка-Мармеладка влюбилась. Да, можешь себе представить? Влюбилась. При чем сильно, мам. Настолько, что если он сейчас исчезнет — жить без него не смогу. Но… ты даже не догадываешься, в кого именно. — Подтянула к подбородку согнутые в коленях ноги и, обхватив их руками, отстраненно посмотрела вдаль. — Помнишь Лёшку?.. Он ещё жутко раздражал тебя?.. Вот в него и влюбилась. Видишь, как сложилось… ты переживала за Вику, а оказывается… следовало переживать за меня. Не знаю, как это произошло… С детства ли воскресло это чувство или недавно накрыло, не могу сказать, но… полюбила того, кто ещё ни разу не посмотрел на меня, как на женщину. Мой разум смеется надо мной, мам, насмехается в открытую, обвиняя в глупости, а вот сердце… ему достаточно самой малости — его присутствия рядом, даже если «это рядом» означает холодное отчуждение. Это такое безумие… — рассмеялась, вытирая катившиеся по щекам влажные дорожки, — самое настоящее помешательство. Я уже смирились, что никогда не увижусь с ним… и тут такая встреча. Мам, я тогда была сама не своя, но именно в тот момент, обнимая его, была самой счастливой. Я постоянно повторяю себе: «Ты для него никто, всего лишь напоминание из прошлого, маленькая девочка, неожиданно повзрослевшая. Только и всего», но мне плохо… так плохо, что не знаю, как быть. Это и есть любовь, мам? Когда радуешься от понимания, что дышишь с ним одним воздухом, когда смотришь в глаза и медленно умираешь от невозможности произнести «люблю» — это она и есть?.. — сглотнула болезненную колкость, глядя на копошившихся в траве солдатиков. — Никогда бы не подумала, что любовь может быть настолько многогранной. В ней столько горечи, столько отравляющего душу яда и одновременно… она сама жизнь…
Легкий ветерок шевелил волосы, играл с одинокими елями, перебирал длинными ветвями росшей у могилы берёзы, навевая воспоминания из прошлого.
