Прирожденный ужас пехотинца перед разделяющей армии пустотой едва не взял верх, но ветер был безумен, и кровь бросилась Полу в лицо. Никто не подумает, что он пойдет вперед.
По-обезьяньи согнувшись, он слепо побежал сквозь дождь и вскоре удалился от взводной траншеи на пару сотен ярдов. Присев перед проволочным заграждением и снимая с пояса кусачки, он услышал чей-то тихий смех. Пол застыл, оцепенев от ужаса, но понял, что смеется он сам.
Когда он полез сквозь дыру, концы перекушенной проволоки цеплялись за одежду, словно колючие кусты, охраняющие замок спящей принцессы. Очередная вспышка молнии выкрасила небо белым, и Пол распластался в грязи. Гром не заставил себя ждать — гроза приближалась. Пол пополз, опираясь на локти и колени и потряхивая наполненной грохотом головой.
«Оставайся на ничейной полосе. Где-нибудь отыщется место, откуда можно будет снова вырваться. Где-нибудь. Держись между линиями окопов».
В мире не осталось ничего, кроме грязи и проволоки. А война в небесах была лишь бледной имитацией ужаса, который научился создавать человек.
Пол не мог найти верх. Он его потерял.
Он потер лицо, пытаясь счистить грязь с глаз, но безуспешно. Он плавал в грязи. Он не мог оттолкнуться от чего-либо твердого, не ощущал сопротивления, подсказавшего бы — вот он, грунт. Он тонул.
Он прекратил барахтаться и лег, прикрыв руками рот, чтобы грязь не набилась туда во время дыхания. Где-то далеко слева заработал пулемет, но его сухой треск терялся в вое ветра и грохоте грозы. Пол медленно повертел головой вправо-влево, пока головокружение и смятение не исчезли.
«Думай. Думай!»
Он находился где-то на ничейной полосе и пытался ползти на юг между линиями окопов. Темнота, исполосованная молниями и осветительными ракетами, — это небо. Еще более глубокая темнота, угадываемая лишь по отражениям в стоячих лужах, — это истерзанная войной земля. А он, рядовой Пол Джонас, дезертир и предатель, цепляется за нее, словно блоха за спину подыхающей собаки.
И лежит он на животе. Ничего удивительного. Он всегда лежал на животе, разве не так?
Пол встал на четвереньки и, утопая в грязи, стал пробираться вперед. Годы артобстрелов усеяли землю на ничейной полосе миллионами холмиков и ямок, превратив ее в бесконечное застывшее море цвета дерьма. Он полз уже несколько часов, неуклюже и механически, словно покалеченный жук. Каждая клеточка тела вопила, требуя поторопиться, скрыться, уползти из этого не-места, этой пустынной и безжизненной земли, но двигаться быстрее Пол никак не мог — подняться значило обнаружить себя и подставить под пушки с обеих сторон. Он мог лишь ползти, оставляя позади один жалкий дюйм за другим, прокладывая путь под шрапнелью и грозой.
Пальцы наткнулись на что-то твердое. Вспышка молнии высветила торчащий из грязи лошадиный череп с остатками шкуры, напоминающий нечто, выросшее из посеянных зубов дракона. Пол отдернул руку, коснувшуюся было морды с каменными зубами, торчащими из-под скукожившихся губ. Глаза давно исчезли, глазницы забиты грязью. Торчащие из земли поодаль покореженные доски были остатками повозки для снарядов, которую лошадь некогда таскала. Странно — почти невозможно — представить, что это адское место было когда-то сельской дорогой, тихим уголком тихой Франции. А лошадь неторопливо тянула фургон, отвозя фермера на рынок, доставляя молоко или почту к деревенским домикам. Когда жизнь имела смысл. Имела же она когда-то смысл. Пол не мог припомнить то время, но и не мог поверить в нечто иное. Когда-то в мире существовал порядок. А теперь сельские дороги, дома, лошади и все остальное, отделявшее цивилизацию от мрака, оказались перемолотыми в однородную первобытную слизь.
Дома, лошади, люди. Прошлое, мертвое. При вспышках молний Пол увидел, что окружен скорченными трупами солдат — может, своих соотечественников, а может, и немцев. Различить их оказалось невозможно. Национальность, достоинство, жизнь — они лишились всего. Подобно рождественскому пирогу, нафаршированному шиллингами, грязь была напичкана незавершенными частицами жизни — куски рук и ног, тела, лишившиеся конечностей после взрыва снаряда, ботинки с торчащими останками ног, обрывки формы, приклеившиеся к клочкам кожи. Другие, почти целые, тела лежали среди ошметков — изломанные взрывами и напоминающие кукол, сперва поглощенные океаном вязкой грязи, а затем обнаженные проливным дождем. Тупо смотрели незрячие глаза, зияли распахнутые рты; они тонули, все они тонули в грязи. И все вокруг, живое прежде или нет, было одного и того же жуткого цвета экскрементов.
То была Трясина. То был девятый круг ада. И если в конце его не было спасения, то получалось, что вселенная есть не что иное, как жуткая, наскоро придуманная шутка.
Дрожа и стеная, Пол полз дальше, подставив спину разгневанному небу.
Почва содрогнулась, его швырнуло лицом в грязь. Та раздалась, поглощая его.
Выплыв и глотнув воздуха, Пол услышал очередной свистящий визг, и земля содрогнулась вновь. В двух сотнях ярдах от него взрыв взметнул в воздух огромный фонтан грязи. Что-то небольшое прошипело над головой. Пол завопил, когда на немецкой стороне загрохотали полевые орудия, окрашивая горизонт дугой пламени, отблески которого превратили холмики грязи в четкий рельеф. Упал еще один снаряд, взлетела грязь. Что-то провело раскаленной клешней по его спине, разрывая рубашку и кожу, и вопль Пола вознесся навстречу грому, а затем оборвался, когда его лицо уткнулось в грязь.
Какое-то мгновение он был уверен, что умирает. Сердце заколотилось так сильно и часто, что едва не вырвалось из груди. Пол сжал кулаки, пошевелил рукой. Ему показалось, будто кто-то вскрыл его и вонзил в позвоночник вязальную спицу, тем не менее тело вроде бы действовало. Он прополз пару футов и снова застыл, когда сзади взорвался снаряд, взметнув очередной фонтан земли и ошметков тел. Он мог двигаться. Он был жив.
Пол сжался в комочек посреди лужи и стиснул руками голову, пытаясь отгородиться от сводящего с ума рева орудий, с легкостью перекрывающего гром. Он лежал неподвижно, уподобившись любому из усеивавших ничейную полосу трупов, и ждал, когда прекратится обстрел. Земля тряслась. Раскаленная докрасна шрапнель жужжала над головой. Одиннадцатидюймовые снаряды немецких пушек падали с бездумной размеренностью ударов парового молота — он ощущал эту тяжелую поступь, когда они перемещались от одного края британских траншей к другому, оставляя за собой воронки, щепки и исковерканную плоть.
Этот грохот не прекратится.
Безнадежно. Обстрел никогда не кончится. Наступило крещендо, финал, момент, когда война наконец воспламенила небеса, и теперь облака, полыхая и рассыпая искры, горящими занавесками начнут падать с неба.
Выбраться или умереть. Здесь ни укрыться, ни спрятаться. Пол плюхнулся на живот и пополз дальше по содрогающейся земле. Выбраться или умереть. Впереди виднелась низинка, где годы назад, до того, как стали падать снаряды, наверное, тек ручей. На дне низинки лежал язык тумана. Пол увидел единственное место, где можно спрятаться, — белую муть, которой можно укрыться, как одеялом. А спрятавшись, он заснет.
