коммерческих выражений, вызвало Эмиля на длинный, обстоятельный ответ. Над составлением его он провел несколько вечеров, но отослать его на первых порах оказалось невозможным. В конце концов, это ему все-таки удалось и он сам видел для себя извинение и оправдание в том, что первый его проступок вызван был благородным чувством дружбы. Ему поручили отнести несколько писем на почту и так как это было к спеху, то старший конторщик дал ему на руки марки, которые он должен был наклеить по дороге. Этим случаем Эмиль и воспользовался. Он наклеил на письмо к Францу, лежавшем в его боковом кармане, одну из красивых свежих марок, а одно из деловых писем опустил в почтовый ящик без марки. Вследствие этого поступка, юноша очутился у границы, представлявшей для него особую опасность и соблазн. Он уже и раньше, правда, таскал порой, подобно другим ученикам, кой-какие мелочи, принадлежавшие хозяевам, как, например, горсть сушеных слив, сигару. Но этими лакомствами все пользовались и с совершенно чистой совестью. В этом была даже отвага и удаль, которой виновник гордился и потом это утверждало его принадлежность к дому и припасам. Тогда как кража почтовой марки была чем-то совсем иным, чем-то уже значительным, тайным похищением денежной ценности, которое не могли оправдать ни обычай, ни пример. И сердце юного преступника тревожно билось и в течение нескольких дней он ждал каждый час, что преступление его обнаружится и его привлекут к ответу. Даже для людей легкомысленных и для таких, которые уже в родительском доме по части лакомств бывали нечисты на руку, первое настоящее воровство все же вещь весьма неприятная, и иные больше тяготятся первым незначительным проступком, чем позднее более серьезными согрешениями. Опыт, по крайней мере, показывает, что молодые, случайные воришки не справились с первым своим преступлением и безо всякого внешнего принуждения облегчали свои души признанием. Но этого Эмиль Кольб не сделал. Он побаивался раскрытия его проступка и мало-чуткая совесть мучила его немного, но когда прошло несколько дней и солнце продолжало сиять и дела шли обычным ходом, словно ничего не случилось, и ему не за что было отвечать, эта возможность тихонько и безнаказанно извлекать выгоду из чужого кармана представилась ему выходом из сотен затруднений, быть может, даже предопределенной ему дорогой к счастью.
Так как работа и дела казались ему лишь тягостным окольным путем к наживе и удовольствию, так как, подобно всем глупцам, он думал лишь о цели, а не о пути к ней, то полученный им опыт, что при известных обстоятельствах можно безнаказанно извлекать всякого рода выгоды, – явился для него могучим соблазном. И он не устоял пред этим соблазном. Для юноши его возраста есть сотни маленьких вещей, обходиться без которых очень трудно, вещи, мелькающие перед взором, подобно желанным райским плодам и представляющие для детей бедных родителей двойную ценность. Как только Эмиль Кольб стал мечтать о дальнейших нечистых доходах, как только обладание никелевой и даже серебряной монетой перестало казаться невозможным, а, наоборот, рисовалось доступными во всякую минуту, вожделения его похотливо потянулись к разным мелочам, о которых он раньше и не думал.
Товарищ его Фербер, например, обладал карманным ножом с пилочкой и стальным колесиком для разрезания стекла, и хотя ни пиление, ни разрезание стекла нисколько не прельщали его, обладание таким чудесным ножом казалось ему, однако, в высшей степени желательным. Не дурно также было бы иметь для праздничных дней синий или коричневый галстук, какие носили теперь другие конторщики, пощеголеватее. Досадно было также видеть, как четырнадцатилетние фабричные парни ходили уже в пивную после работы, тогда как он и старше годом и выше по положению, до сих пор еще ни разу не заглянул в какой-нибудь трактир. Так же обстояло и с девушками. Иные подростки-фабричные, ткачи или вязальщики по воскресеньям разгуливали и даже рука об руку с подругами, тогда как молодому коммерсанту предстояло еще протомиться в учении три-четыре года, пока добьется, наконец, возможности предложить хорошенькой девушке прокатиться на карусели или угостить ее кренделем.
Юный Кольб решил положить конец этим несообразностям. Ни глотка его не созрела еще для терпкого вкуса пива, ни сердце и глаз не созрели для девичьих прелестей, но он и в удовольствии тянулся к чужим целям и хотел лишь одного-быть таким и жить так, как его уважаемые, разгульные товарищи.
Но при всем своем безрассудстве, Эмиль вовсе не был глуп. Он взвешивал свою воровскую карьеру также тщательно, как перед тем выбор призвания, и для него не было тайной, что и самого ловкого вора всегда подстерегает враг на его пути. Он ни в коем случае не должен был быть пойманным, и оттого предпочитал приложить некоторое усилие и как следует подготовить дело, чем рискнуть головой из-за сиюминутного наслаждения. Он обдумывал и высматривал все открытые перед ним пути к деньгам и пришел, наконец, к заключению, что надо вооружиться терпением до следующего года. Он знал, что если безупречно отслужить первый свой год, то хозяева передадут ему так называемую разменную кассу, которой, по заведенному обыкновению, ведали ученики второго года службы. И для того, чтобы в будущем ему легче было обкрадывать своих хозяев, он служил им пока с величайшим рвением. Он чуть было даже не изменил своему решению, и опять стал порядочным юношей.
Старший из хозяев, заметив его рачительность и, жалея бедного сынишку-сапожника, давал ему при случае несколько пфеннигов, и посылал его с такими поручениями, которые сулили кой-какие «чаевые». Так что у него часто водилась теперь мелочь, и ему на честным путем заработанные деньги удалось таки приобрести один из тех пестрых голубых с коричневыми полосками галстуков, в которых щеголяли по воскресеньям его светские товарищи. Вооруженный этим галстуком молодой человек совершил первый свой шаг в мир взрослых и отпраздновал первый свой праздник. До той поры он примыкал иногда по воскресеньям к товарищам, когда они медленно и неуверенно шатались по залитым солнцем улицам, бросали проходившим мимо сверстникам шутки вдогонку, и бродили неприкаянные и отверженные, беспощадно изгнанные из ярко-красочного мира детства, и не принятые еще в почтенный мир взрослых. И Эмиль прекрасно сознавал, как далеко им еще всем до счастья и почета, и не без горькой зависти смотрел на молодых фабричных парней, которые шли вслед за гармоникой, с длинными папиросами во рту, и с девушками под руку.
Наконец привелось и ему, впервые после выхода из школы, отпраздновать воскресенье по-настоящему. Его приятелю, Ремпису, по-видимому, больше повезло в Лахштетене, чем Эмилю в родном городе. И он
