борьбы с западногерманским вызовом будет "попытка завоевать умы людей, используя культуру и политику, направленную на создание лучших условий жизни". Венгерский лидер Янош Кадар, который сам заставил недовольное население встать в строй после восстания 1956 г., в начале 1961 г. предсказал, что строительство стены в Берлине "нанесет серьезный ущерб репутации всего коммунистического движения". Стена была "ненавистной вещью", признал Хрущев, но "что я должен был сделать? В июле страну покинули более 30 тыс. человек, фактически лучшие и наиболее квалифицированные специалисты из ГДР. . . . [Экономика Восточной Германии рухнула бы, если бы мы в ближайшее время не предприняли ничего против массового отъезда... . . Так что стена была единственным оставшимся вариантом".
В ночь с 12 на 13 августа 1961 г. она превратилась сначала в заграждение из колючей проволоки, а затем в бетонную стену высотой 12 футов и длиной почти 100 миль, защищенную сторожевыми вышками, минными полями, полицейскими собаками и приказом стрелять на поражение в каждого, кто попытается ее пересечь. Решение Хрущева действительно стабилизировало ситуацию в Берлине с точки зрения отношений между сверхдержавами "холодной войны". В условиях изоляции Западного Берлина от Восточного Берлина и Восточной Германии ему больше не нужно было пытаться вытеснить западные державы из города со всеми вытекающими отсюда рисками ядерной войны. Теперь ему было легче дышать, да и западным лидерам, если честно, тоже. "Это не очень приятное решение, - признал Кеннеди, - но стена - это гораздо лучше, чем война". Однако, посетив Берлинскую стену в июне 1963 г., президент не удержался от замечания, что "нам никогда не приходилось возводить стену, чтобы удержать наших людей внутри, не дать им уйти от нас". Уродливое сооружение, возведенное Хрущевым, было "самой очевидной и яркой демонстрацией неудач коммунистической системы, которую мог видеть весь мир".
X.
А по ту сторону стены капитализм преуспевал. Ни одно событие, ни одна дата, ни одна статистика не обозначает того момента, когда это стало ясно: значимым стало то, чего не было с момента окончания Второй мировой войны. Вопреки опасениям капиталистов, основанным на истории, и надеждам коммунистов, основанным на теории, Великая депрессия не вернулась. И любая возможность того, что капиталисты могут развязать еще одну большую войну друг с другом - как предсказывал Сталин, опираясь на Ленина, - стала смехотворной.
Спустя годы одному из последних великих историков-марксистов Эрику Хобсбауму было поручено дать название ранней послевоенной эпохе: он назвал ее "золотым веком". Он имел в виду, что "все проблемы, которые преследовали капитализм... казалось, растворились и исчезли". В период с начала 1950-х по начало 1970-х годов объем мирового промышленного производства увеличился в четыре раза. Торговля промышленными товарами выросла в десять раз. Производство продовольствия росло быстрее, чем численность населения. Потребительские товары, некогда считавшиеся роскошью, - автомобили, холодильники, телефоны, радиоприемники, телевизоры, стиральные машины - стали стандартным оборудованием. В Западной Европе практически исчезла безработица. "Конечно, большая часть человечества оставалась бедной, - признавал Хобсбаум, - но в старых очагах индустриального труда какое значение могло иметь "Восстаньте, звездочеты, из сна" [коммунистического] Интернационала для рабочих, которые теперь рассчитывали иметь свой автомобиль и проводить ежегодный оплачиваемый отпуск на пляжах Испании?"
Однако Хобсбаум счел, что этот феномен легче каталогизировать, чем объяснить: "[Т]аких удовлетворительных объяснений огромных масштабов этого "великого скачка" капиталистической мировой экономики и, соответственно, его беспрецедентных социальных последствий не существует". По его мнению, он мог быть отражением подъема в длинных циклах экономических бумов и спадов, продолжавшихся несколько сотен лет, но это не объясняло "необычайных масштабов и глубины светского бума", который так разительно контрастировал с "предшествующей эпохой кризисов и депрессий". Возможно, это было следствием технологического прогресса, но с появлением компьютеров в 1970-х и 1980-х годах он стал более значимым, чем сразу после Второй мировой войны. В конечном итоге он пришел к выводу, что "капитализм был сознательно реформирован, в основном теми людьми, которые были в состоянии сделать это в США и Великобритании в годы последней войны. Ошибочно полагать, что люди никогда не извлекают уроков из истории".
Но если это так, то что тогда остается от Маркса, который утверждал, что капитализм порождает в озлобленном и обиженном пролетариате своих собственных палачей? Или Ленин, утверждавший, что алчность капиталистов в конечном счете порождает войну? Или Сталин, Хрущев и Мао, обещавшие своим народам лучшую жизнь при коммунизме, чем та, которую может обеспечить капитализм? Фундаментальная предпосылка всех этих людей заключалась в том, что капиталисты никогда не смогут извлечь уроки из истории. Это могут сделать только коммунисты, открывшие в классовой борьбе двигатель истории. Только теория, пробивающаяся сквозь сложность и устраняющая двусмысленность, могла указать путь. И только диктаторы, обеспечивающие необходимую дисциплину, могли обеспечить прибытие к намеченной цели. Но от правильности истории, теории и диктаторов зависело очень многое. Если кто-то из них оказывался не прав, то все ставки делались.
Именно в этом капиталисты были правы: они лучше, чем коммунисты, умели учиться на истории, потому что никогда не покупались на какую-то одну, священную и потому неоспоримую теорию истории. Вместо этого на протяжении столетия, отделявшего две нации Дизраэли от двух миров Болена, они были прагматичны, адаптивны и стремились искать истину в результатах, а не в выдвинутых догмах. Они совершали ошибки, но исправляли их. "Перспективы социализма как мировой альтернативы зависели от его способности конкурировать с мировой капиталистической экономикой, реформированной после Великого спада и Второй мировой войны", - заключил Хобсбаум. "То, что социализм отстает все быстрее, стало очевидным после 1960 года. Он больше не был конкурентоспособным".
Марксизм и его преемники - ленинизм, сталинизм и маоизм - нельзя оценивать только по экономическим показателям. Человеческие жертвы были гораздо более ужасающими. Эти идеологии, воплощенные в жизнь, вполне возможно, привели к преждевременной смерти в XX веке почти 100 млн. человек. Число тех, кто выжил, но чья жизнь была заторможена этими идеями и репрессиями, которые они оправдывали, не поддается оценке. В истории можно найти немного примеров, когда более тяжкие страдания были следствием лучших намерений. Надпись, появившаяся на стене одного из восточногерманских заводов сразу после разрушения Берлинской стены, была вполне уместной, хотя и давно устаревшей: "Рабочим всего мира: Я сожалею". Подпись вряд ли была нужна.
ГЛАВА 4. ВОЗНИКНОВЕНИЕ АВТОНОМИИ
Военная мощь, развернутая в верхней части системы, столкнулась с ... еще большей мощью, основанной на народной воле, в нижней части. Как в игре в крокет "Алиса в Стране чудес", где молотки были фламинго, а шары - ежами, пешки в игре [холодной войны],
